Мать строгой была. До деспотизма. За двойку можно было в углу настояться. Или за хамство. Лаской не баловала. Говорила, что некогда. На работе с утра до ночи.
Скажет: должна это сделать, это и еще это. Попробуй не выполнить распоряжения!
Нежность не показывала. Даже когда она – дочь — заболеет. Воспалится горло – ангина. Температура. Накрутит на черенок вилки бинт, окунет в деготь – и давай мазать миндалины. Держит одной рукой голову, другой – орудует. И не смотрит, что у ребенка из глаз – слезы.
Кашель лечила сахаром. Растопит его на огне, превратит в тягучую жидкость. И ложечку – в рот. А еще спиртовые компрессы, когда жар. Или из яичного белка.
Любила по-своему. Только не показывала. Скрывала. Прятала.
Пришла юность. И мать пристально следила, с кем дочь дружит. Если подружка легкомысленная и болтливая, вмешивалась – разрушала отношения. Плакать не велела.
Первое замужество – вопреки воле матери. Она ничего сделать не могла. Только со злостью сказала: «Не жалуйся потом».
Права оказалась. Брак был гнилым. С дурным отвратительным запахом. Когда все рухнуло, не упрекала. Не говорила, что сама, мол, виновата. Пришла, собрала ее вещи. Молча движением головы приказала: следуй за мной. И увела – из ада.
Жить с матерью невозможно. Потому что она командир в юбке. Ей трудно угодить. Она всегда недовольна.
Жить нужно так, как она, мать, велит. Возражать нельзя.
Пришло время второго замужества. Посмотрела мудро, ничего не сказала. Не благословила. Но и не возражала. Отошла в сторону, притихла.
Было ясно: она рядом, несмотря на суровость. Несмотря на кажущееся равнодушие.
Лед на сердце растаял, когда родилась внучка. Лицо вспыхнуло солнечным светом. Интересно было наблюдать. Подходит к детской кроватке, и с каждым шагом нежность и нежность. Возьмет ребенка на руки, и замрет – от счастья. Прижмет к сердцу и стоит – шагнуть боится. Затем медленно ходит, держа бесценную ношу. Не видит ничего. Не слышит никого.
Девочка заболела. Мать ворвалась в квартиру. Боль развела руками.
На пенсии подобрела. Сделалась сентиментальной. Даже плаксивой. Смотрит фильм про войну. Плачет и пьет лекарство.
Полюбила под старость лет сидеть на скамейке. Греться на Солнышке. Сидит и думает о чем-то.
Быстро состарилась. Не по годам – быстро. Как с потолка – свалилась дряхлость. И немощь.
Лежала в кровати. Никого не узнавала. Сдать в дом престарелых душа не позволяла. Душа протестовала.
Маялась с ней. Страдала.
И ненависть – частая спутница деменции. Меняет дочь на матери белье, а она кричит, старается ногой пнуть в лицо. И крик, и брань, и обидные жалящие фразы.
И думала тогда: Господи, прибери ее! Не мучай ее. И меня.
Уходила в магазин, или в аптеку. К дому подходила и надеялась, что мать ушла. Что ее нет. Заходила, открывала дверь и смотрела. Нет, дышит. Значит, мука еще. И неизвестно, долго ли еще терпеть.
Через два месяца все-таки ушла. Бог прибрал.
Печальные церемонии закончились. Стала убирать в пакеты старые материнские тряпки. Спокойно – на сердце. Что поделаешь? Отжила свое.
Наткнулась на платье, сложенное аккуратно. В нем мать фотографировалась на паспорт. Давно, очень давно. И вдруг – слезы. Матери больше нет. И не будет.
Молилась перед иконой. Прощения просила, что желала смерти.
Обессиленная – спать. Мать приснилась молодая-молодая. Будто подошла, ясно взглянула и сказала: «Не сержусь. И ты не сердись. Мне хорошо».
Автор: Георгий Жаркой
