Закончил я Тверской Медицинский Колледж в 2007-м году. Ах, студенческие годы... они были лучшими в моей жизни. В голове была романтика работы на скорой, а я представлял, как буду спасать людей, видеть благодарные взгляды пациентов. Ну, медик меня поймет. Реальность же оказалась куда суровей.
Когда перешел на подстанцию, то меня поставили к врачу, у которого были проблемы с алкоголем, а также очень низкий порог чувства ответственности. В результате собачились мы с ним каждую смену, доходило даже до того, что кляузы катали одну за другой. Он на меня, а я на него.
Так продолжалось месяцев восемь. Руководство, видя это, не спешило нас разводить по разным бригадам. Иногда мне кажется, что их просто это забавляло, такие своеобразные гладиаторские бои в условиях одной бригады.
В общем, работал я, считай, за двоих. Этот, с позволения сказать, врач мог свободно прозевать пневмонию у человека, поставив диагноз ОРЗ или ОРВИ, а когда я ему говорил, что у пациента половину легкого не слышно при аускультации, звука нет при перкуссии, он затыкал мне рот.
— Закрой свой рот, щегол! Я на скорой работал, когда ты еще пешком под стол ходил и титьку мамкину сосал, — говорил он тогда.
Понимаете, да? В общем, собачились мы сильно. Подстанция, видя такую обстановку, давала нам плевые вызовы в основном. Ну, максимум пневмонию могли получить, гипертонический криз, ну, еще бабушку, которая хотела с кем-то поговорить, еще алкаши и наркоманы. Далеко это все было от моих мечтаний о скорой помощи до одного момента.
Уж не знаю, что там случилось — сдох последний медведь в лесу, или где-то родил мужик, но диспетчерская отправила нас на аварию. Прилетели мы минут за семь, выскочили из машины, а там мясо – мотоциклист на большой скорости врезался в жигули четырнадцатой модели. Ну, конечно, мой врач с ходу поставил диагноз – труп. Даже не осмотрев парня.
Конечно, тут я его сильно судить не мог, потому что у парня явно была сломана шея, правая рука была вывернута в неестественном положении, а из раны торчал обломок лучевой кости. Шея тоже была вывернута крайне неестественно, поэтому, в принципе, можно было понять, что перед нами труп. Но я был бы не я, не проверив это наверняка.
Я подошел к парню и склонился прямо к грудине, чтобы удостовериться, что отсутствует дыхание, а грудина не поднимается. И сначала мне так и показалось, но это только сначала! Так как голова его была в шлеме, который уцелел при ударе, а стекло даже не разбилось, то ни его лица, ни глаз, ни носа я, конечно, не видел. И, понимая, что шею трогать опасно, склонился очень осторожно, а каково было мое удивление, когда грудина стала подниматься медленно, гораздо медленнее нормы — всего 8-9 вздохов в минуту. Но это означало, что он жив!
Я подозвал своего горе-врача, который уже достал бумаги для оформления трупа.
— Он живой, есть ЧД — 8-9 в минуту. Надо реанимировать.
Догадались, что было дальше?
— Сейчас живой, через десять минут не живой. Не отвлекай, он все равно покойник.
— Вы совсем охренели?! Парень жив! И он может умереть, если вы не будете работать!
Врач на меня никак не отреагировал, и в очередной раз мне пришлось работать самому. Все было плохо еще потому, что это был мой первый случай, всю ответственность я брал на себя.
Я аккуратно повернул его голову, прислушиваясь к каждому хрусту в шее, благо ничего такого не было. Я поставил корсет на шею, зафиксировал ее и стал снимать шлем. Когда я его снял, то понял, что парень молодой, совсем молодой, лет 18-19-ти.
— Оставь его, давай носилки. По дороге все равно скончается, – сказал мой коллега-врач (если его можно называть врачом).
— Да пошел ты! — огрызнулся я тогда на него.
Вы бы знали, как я бесился. Я буквально собирал парня, а этот... этот... это животное просто стояло и ныло мне на ухо!
И не надо мне рассказывать про этику в профессии, так как, по сути, это не врач, а животное с дипломом, к врачу он имеет такое же отношение, как я к «МКС».
Хотя я понимал, что у парня шансов нет (дыхание становилось все реже, пульс на яремной вене еле бился), я боролся и понимал, что если сейчас я облажаюсь, то он умрет.
Я достал адреналин и вогнал ему пять кубиков в сердце.
— Мама одна, мама... Я не могу… не хочу. Спас... — это были всполохи его бреда.
Видно, как он боролся за жизнь, и я боролся за него.
Когда я закончил реанимацию, мне надо было носилки и уже ехать в больницу, а этот, простите, хрен не стал ничего делать. Он так же стоял и курил, в итоге в машину мне помогал запихивать парня уже водитель. В машине меня ждал следующий сюрприз: водитель хоть и вел себя нейтрально, но больше слушал врача. А тот ему сказал ждать и специально отправился к водителю жигули, стал с ним возится, хотя тот был реально в порядке — пара ссадин.
Он даже отказался от госпитализации, а в это время в машине стало все еще хуже. Остановилось дыхание и сердце у парня. Тут я, уже позабыв осторожность, стал делать реанимацию, вдавливая его грудную клетку и прекрасно ощущая, что у него сломаны ребра в районе четвертого и пятого ребра. Тогда к моим мольбам прибавилась еще одна.
— Только бы не осколки, только бы не пробило плевру, Господи, — реально я уже молился.
Потом и у меня начался бред.
— Давай, родной! Давай, мой хороший! Вот Путину тяжело, а нам-то с тобой молодым и красивым что?! Давай! — орал я.
Потом опять набрал адреналин в шприц и снова сделал укол. Только бы выдержало сердце, только бы выдержало.
Сколько я так качал — не знаю. Реанимация должна длиться полчаса.
Пот лился градом, мне уже самому было очень хреново, силы меня оставляли. Тахикардия и аритмия, давление, в глазах стало темнеть, но я качал, прикладывал Амбу (дыхательный аппарат) и качал снова.
— Я — чертов реаниматор! Путину тяжело, а нам легко!
— Сань, Сань, успокойся, — это открыл дверь водитель.
— Закрой дверь! – крикнул я, теряя всяческий контроль. – Вы оба у меня под суд пойдете, уроды! Господи, пожалуйста!
И тут удар... Мне в ладонь ударило сердце. Так мощно, так сильно! Парень глубоко задышал, его вдохи поднимали грудину. Я остановился, убрал Амбу и стал считать. 18 — НОРМА!
Я опустился на пол машины, сел рядом с ним и продолжал следить за ЧД — оно было уверенным.
Тут я отвел взгляд в сторону и увидел нечто, что зависло в воздухе. Оно было, как легкая дымка, но в нем были человеческие черты лица. Я не знаю, что это было, но оно мне кивнуло, а затем исчезло.
На врача я накатал жалобу в департамент здравоохранения, как и на водителя. Их уволили, парень же остался жив, теперь мы с ним друзья. Он крестный моих детей, мы так с ним и дружим по сей день. В шутку он меня называет папой.
