Его нашли на крылечке, деревянные ступеньки которого были аккуратно выкрашены летом. А осенью рано утром завхоз тетя Шура увидела сверток.
– Мальчик, — шепотом сказала воспитатель Нина Борисовна, — кроха совсем еще… кто же тебя так…
– Ну что, звоню в дом малютки, — распорядилась директор, взглянув на малыша и вздохнув.
Не каждый день деток подбрасывают, а все равно, тяжко как-то на душе, привыкнуть невозможно.
– Хоть бы узнать, чей он, — смахнув слезу, сказала Нина Борисовна.
– Ага, размечталась, — усмехнулась завхоз тетя Шура, — ищи теперь ветра в поле, давно и след простыл…
– Ну, так можно поспрашивать, городок у нас небольшой…
– А может это и не наши вовсе, может заезжий кто, всю округу что ли опрашивать…
Но историю с подкинутым младенцем пытались все же раскрыть в том далеком 1968 году: и справки наводили, и у людей спрашивали, но никакого следа не нашли, как будто и в самом деле, аист принес, бережно оставив на крылечке местного детского дома.
Через три года, из дома малютки мальчик поступил под фамилией Лёня Теплов в тот же детский дом, на крыльце которого его нашли. Кто и по какой причине дал ему это имя и фамилию, Нина Борисовна не знала. Он с интересом смотрел на всех карими глазками, хлопая от удивления ресницами. Светлые волосики уже отросли порядком, и воспитатель первым делом решила подстричь мальчика покороче.
– Ничего, Лёнечка, глядишь, не задержишься у нас, может, найдутся тебе родители.
Но почему-то усыновить Лёню не торопились. Так бывает: не складывается. Даже двум братишкам-двойняшкам быстро нашлись родители, а Лёне уже пять лет исполнилось, а он все в детском доме.
Когда Лёня пошел в школу, то вместе с первыми буквами и стихами пришло понимание того, что у некоторых сверстников находятся родители, а у него – нет.
А еще по праздникам или в выходной приезжали бабушки или другие родственники, подкармливая своих, оставленных в детдоме деток вкусностями, и они (дети), шурша обертками, взахлеб рассказывали, кто к ним приезжал из родственников. Даже непутевым мамочкам дети были несказанно рады, прижимаясь к ним и заглядывая в глаза, в надежде, что заберут домой.
И только к Лёне никто и никогда не приходил.
– Безродный, — вздохнув, говорила завхоз тетя Шура. – Надо же так, никаких следов, откуда привезли и кто подбросил…
Нина Борисовна, жалея мальчишку, приносила иногда гостинцы, особенно по праздникам, когда родственники приезжали к детям. Тогда и передавала Лёне печенье с конфетами, или фруктами. И воспитатель не скрывала, что гостинцы от нее, а мальчишка с пониманием смотрел, и с гордостью нес подарки, ощущая, что он почти как все.
У Нины Борисовны давно была семья и двое детей. Она сразу знала, что работая здесь, не будет усыновлять или удочерять, как бы ни запал ребенок в душу. Они так с мужем решили. Но в заботе и в душевности отказать не могла, проявляя любовь, а иногда и строгость.
И все равно многие звали ее мамой. И не только ее. Не имея возможности произносить это простое слово из четырех букв, чтобы обратиться к близкому человеку, они называли своих воспитателей, нянечек, и тем самым хоть как-то компенсировали естественную потребность в родителях.
Вот и Лёнька звал мамой Нину Борисовну, и уже смирился, что у него нет родителей, и вряд ли когда-то будут, — четырнадцать ему уже.
С самыми отчаянными детдомовцами он совершал налеты на огороды местных жителей, тормоша ранетку и собирая огурцы за пазуху, а потом им влетало, как говорила тетя Шура, по первое число.
Теперь уже ершистого Лёньку могла вразумить только Нина Борисовна. Он опускал голову, когда она стыдила его, отчитывала и призывала взяться за ум. А сама в душе понимала, что есть у парнишки затаенная обида, что никто не взял в семью, что родственников нет, или, может быть, есть, да они не знают про него, или не хотят знать.
– Я хочу, чтобы ты человеком стал, — внушала воспитатель.
– А зачем? – Лёнька поднимал на нее взгляд своих теплых карих глаз, и вопрос его звучал как-то равнодушно. – Все равно безродный…
– Это кто тебе сказал?
– А что – не так что ли?
– Ты вот что, сначала восьмой класс закончи, в училище поступи, профессию получи, а потом уже распоряжайся своей жизнью, потом сам решишь, захочешь ли ты безродным остаться или род свой строить…
– А как это – род свой строить?
– А это когда семья своя… у тебя она с нуля, считай что будет, так что ответственность на тебе, Лёня, большая.
Может быть, благодаря неравнодушным нравоучениям Нины Борисовны Лёнька окончил восемь классов, поступил в училище, и в восемнадцать получил крохотную комнату в общежитии от завода, на который устроился слесарем.
Тогда и открылся новый талант парня: виртуозно играть на гитаре.
– Спой, Лёнька, — просили ребята с соседней комнаты. И Лёнька, сначала неуверенно, а потом смелее начинал петь про «Завируху» и про то, что «такого снегопада не знали здешние места».
Потом детский дом стал приглашать выступить на праздниках, а после концерта окружив, просили спеть еще.
Песня помогла ему и в армии, когда в минуты отдыха, напевал «про солдата, который идет по городу». И вообще, с песней ему как-то легче стало жить.
***
В Наташу он влюбился сразу, как только отслужил. Вернулся в городок, в котором вырос, и на другой день, на танцах, заметил девушку в синем платье. Уже потом, когда познакомились, она призналась, что тоже сразу заметила его, но делала вид, что не видит.
Весенними вечерами они гуляли по улицам города, и Лёнька, обычно, прихватывал гитару, находил свободную скамейку и всю ночь готов был петь Наташе репертуар любого советского певца. Но больше всего ему и Наташе нравились лирические песни.
Он много рассказывал про армию, про свою работу и совершенно ничего про детский дом. Он вообще боялся заводить это разговор.
– А почему ты в общежитии живешь? – спросила Наташа.
Лёнька сразу сжал губы, не торопясь с ответом.
– Разве ты не местный?
– Почему? Местный я, здесь вырос.
Девушка не сводила с него глаз, и он понял, что она ждет ответ. И сейчас, может, настал момент истины, и от того, что он скажет, зависит его дальнейшая жизнь. Он знал, что раньше ребята привирали о своей жизни, придумывая благородные причины, по которым от них отказались. И такой соблазн возник и у Лёньки. Именно сейчас рассказать красивую историю про свою судьбу, тронуть сердце девушки, восхитить ее…
Лёнька молчал.
– Детдомовский я, — наконец сказал он, и это признание далось ему с трудом.
– Так ты из нашего местного детдома?
– Ну да, вырос там.
– А родители? А родственники?
– Не знаю. Меня подбросили…
– Как это? – испуганно спросила девушка.
Он стоял перед ней, любуясь ее лицом, ее светлыми волосами, собранными в хвостик, ее челкой, ровно подстриженной, и словно прощался с ней. Когда был маленьким, приходили семейные пары, смотрели на него, и ему казалось, что его скоро заберут домой. Но время шло, а за ним никто не приходил…
И сейчас он испытывал знакомое чувство: теперь Наташа знает все и попросту повернутся и уйдет от него. Навсегда уйдет.
– Ну, вот так со мной случилось. Говорят, я безродный, ну, в общем, родителей нет, точнее они есть, только неизвестно, кто они и где они. Короче, не знаю... мне теперь остается свой род строить. Наташа, я тебя всю жизнь любить буду…останься со мной…
Она осталась с ним, хотя и была обескуражена историей его рождения. Но это сначала. А потом привыкла, как будто и не было ей дела, кто его родители.
Они гуляли летними ночами, мечтая о будущем. Лёнька строил планы о семье, и от того внутри было легкое подрагивание, ведь у него никогда не было семьи, он вообще не знал, как это – жить в семье.
***
— Заходи, Тома, как раз новость узнаешь. – Надежда Николаевна, мама Наташи, встретила старшую сестру Тамару. – Наташка-то у меня, замуж собралась.
– За кого?
– А ты у нее спроси, огорошила меня с утра, сижу и в себя прийти не могу.
– Мам, ну ты хоть бы взглянула на него, Лёня хороший.
– А и правда, сестра, ты чего в штыки сразу? – удивилась Тамара. – Девке двадцатый год, пора вроде…
— Так у жениха родителей нет. И неизвестно, кто они… безродный жених-то, — сообщила Надежда.
Тамара с испугом взглянула на племянницу. – Парней разве не было? Правда, Наташка, может, повременишь, найдется тебе еще парень…
Наташа повернулась и стала смотреть в окно, поняв, что теперь и тетя Тамара на стороне матери.
Следом за Тамарой пришел старший брат ее покойного отца. – Чего такие смурные? – спросил он с порога.
– Проходи, Вася, ты теперь Наташке моей, считай что, за отца, вразуми ее… замуж собралась.
– Ну, так и что? Раз единственная дочка, так и замуж ей не надо выходить?
– Надо! Только за кого? С безродным связалась… вот я и против.
Василий сел на стул, закинув ногу на ногу, привычным движением пригладил усы. – Ну а сам-то парень как… путный хоть?
– Путный, дядя Вася, путный, — затараторила Наташа, — скажи ты ей, пусть хоть познакомится, он хороший…
– Не буду я знакомиться, — сразу сказала Надежда, — против я. — Да и Тамара против, и ты, Василий, поддержи нас, вразуми девку… был бы Гриша жив, также бы сказал.
Василий кашлянул осторожно, словно требовалось горло прочистить. – Ну как знать, может Гришка тоже самое сказал бы: взглянуть на парня.
– Брось ты, Василий, не придумывай, лучше поддержи меня… не хочу, чтобы замуж за безродного выходила, мало ли у нас парней, найдется еще.
Василий снова кашлянул. – Ну, так-то – да, мать твоя, Наташка, права. Но с другой стороны, если войну взять, так сколь людей потерянных было, считай что безродных… а выросли, людьми стали…
– Ну, так то война, — возразила Надежда, — чего сравнивать времена.
– Времена разные, а жизнь одна, — глубокомысленно сказал Василий. – Взглянуть-то можно на парня…
– Не собираюсь на него смотреть, — решительно заявила Надежда, и Тамара поддержала ее.
***
— Леонид, ты ворон считать будешь или работать? – спросил бригадир дядя Коля. – Какой-то ты сегодня несобранный… чего случилось?
— Да так, нормально все.
— А ему невесту не отдают! – Ляпнул Вовка Замятин.
Дядя Коля ничего не сказал, а в перерыве, участливые мужики уже раздавали советы. – Да укради ты ее, — сказал тот же Замятин.
— Молчи, за умного сойдешь, — сказал дядя Коля, — с такими советами и врагов не надо. — Он подошел к Леньке, хлопнул по плечу. – Раз ее мамка не желает с тобой знакомиться, значит надо мамку покорить, как вершину Казбек.
— Ты чего, дядь Коль? Ты о чем это?
— Да не пугайся так, я же не предлагаю тебе на мамке жениться… я тебе предлагаю расположить ее к себе.
— Как расположить, если она видеть меня не хочет? Легче Наташу уговорить уехать вместе…
— Это успеется, ты все же попробуй с будущей тещей договориться.
— Как?
— Да вон хоть на гитаре ей сыграй, ты же поешь, как Ободзинский…
— Да, ладно, скажете тоже…
— Ну ладно, чуть слабее Ободзинского… а все равно попробуй…
— А как? Где?
— Возле ее дома… ну, например, «Ми-иилая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою» — напел бригадир, хоть и не обладал вокальными данными.
Вовка Замятин стал хохотать, схватившись за живот: — Вот это картина! «Милая» — к теще значит…
— Правда, дядь Коля, как-то нагло будет, — смутился Лёнька.
— Я тебе, Леонид, совет дал, а уж какую песню петь, сам выбирай.
***
Хорошо, что Наташа жила на втором этаже, если бы на пятом, то пришлось бы на весь двор гитарой бренчать.
Лёнька, касаясь струн, не без волнения, уставился на окна Наташи, приготовив репертуар Юрия Антонова. Уже было девять вечера – то самое время, когда все дома, но еще не легли спать.
— Наташа, иди сюда! – Надежда вышла на балкон, услышав молодой приятный голос. – Это твой ухажер? – строго спросила она.
– Мам, это Лёня, но я, честное слово не знала, что он придет. Я сейчас выйду...
– Сиди! Я вот лучше милицию вызову, чтобы не горланил под балконом.
Ленька как будто почувствовал, что говорят о нем… вдруг запел совсем не то, что приготовил:
«Ми-иилая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою». – Голос Лёньки полетел по двору, как птица, вызвав любопытство у соседей.
— Ах ты, паразит, — Надежда, забыв про милицию, вцепилась взглядом в нарушителя тишины. А он продолжал петь, да с таким чувством, будто эта песня была у него последней.
— Это ты ему сказала? – спросила она Наташку.
— Что сказала?
— Не прикидывайся, — строго одернула Надежда, — все ты знаешь. Это ты сказала, что папка твой покойный песню эту мне пел по молодости…
— Мам, да я и не знала, первый раз слышу, чтобы папа тебе этот романс пел.
— Разве я не говорила?
— Нет, конечно.
— Надежда Николаевна, здравствуйте! – Крикнул Лёнька, набравшись смелости. – Какую вам песню спеть? Заказывайте! Или может вместе споем?
— Вот же, наглец, весь дом поднимет, — она повернулась к дочери, — зови этого безродного, пусть поднимется, посмотрю, что это за «соловей»…
С того времени прошло больше тридцати лет. Леонид Иванович давно уже не тот стройный юноша, теперь он раздобрел, как говорит Наташа, на тещиных блинах. Да и волосы стали гораздо реже, а голос остался тот же – мягкий, приятный голос, обволакивающий своей теплотой всех, кто его слушал.
Они давно поменяли тещину квартиру на частный дом, где Леонид Иванович своими руками сделал пристройку, поставил баню, где теперь есть огород и сад, посаженный им. А еще веранда, на которой собираются вечерами семьей.
Сын Тепловых уже давно взрослый, женился, и временами «подкидывают» с женой внука на радость дедушке с бабушкой и прабабушке Наде.
И растут в саду деревья, которые сажал вместе с сыном, а потом и с внуком: — Вот, Никитка, смотри, это твое деревце будет, — говорил он внуку, — ты будешь расти и оно будет расти. А потом твои дети деревца сажать будут…
Теща, несмотря на преклонность лет, по-прежнему командует, покрикивая на зятя. – Леня, лестницу-то убери, чего она тут стоит…
— Да, мам, сейчас уберу, один момент, — и он бежит выполнять задание.
Больше всего ему нравится называть ее мамой, вкладывая в это слово всю нерастраченную сыновнюю любовь и заботу, которую он щедро дарит любимой жене и теще.
А Надежда Николаевна идет ставить на стол любимые блюда зятя, стараясь накормить вкуснее и сытнее. А потом они споют вместе, когда Леонид возьмет гитару. И еще она обязательно попросит, чтобы спел ее любимый романс: «Ми-иилая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою».
Автор: Татьяна Викторова
