В дeтстве, я тaк хотeла быть солдaтом, что однaжды, когда мы с пaпой были на рыбaлке, я нaдела себе на голову цинковое вeдро и для верности зaкрепила под подбородком ручкой. Ну, типа я такой вот солдат в крaсивой новой каске. Прaвда, я ни хрена не видела, кроме своих сандaлий, и ведро очeнь неприятно давило на уши, но я все равно была страшно довольна своей выдумкой. И металлически гулко спросила у папы, закидывающего донки: «возьмут ли меня теперь в армию?».
Папа некоторое время молчал, а потом сказал плохое слово, означающее, что рыбалке пришёл конец, и стал стаскивать с меня ведро. Тогда-то, я и испытала на себе все тяготы военной жизни: ведро жутко врезалось ручкой мне в подбородок, когда папа тянул его вверх, то натягивалось на голову и сжимало мой глупый детский череп при попытках вытащить ручку.
Папа припомнил мне, не так давно засунутые в нос вишневые косточки, когда я хотела быть похожей на Муслима Магомаева, и сказал ещё одно плохое слово. Тогда он мне грозился отрезать нос, а сейчас — всю голову сразу. Потому что всё равно, с такой дурной головой, с натугой говорил папа, стараясь разделить нас с ведром, мне нормальной жизни не будет.
Мою голову, папину рыбалку и советскую армию спас проезжающий мимо автомобиль, с пассатижами в багажнике. Папа разогнул ими одно крепление ведёрной ручки и освободил своего дурацкого отпрыска. А потом долго ржал. А вечером рассказал об этом случае дяденьке, который мне тогда жутко нравился. И, наверное, именно поэтому у нас с тем дяденькой, так любви и не вышло.
С возрастом, моя тяга к металлическим предметам не уменьшилась, а мозгов не прибавилось.
Уж не помню, когда там в школе делают первую флюорографию, но предполагается, что голова уже должна быть, и даже иногда работать. Тогда, я ещё не знала о существовании гинекологов, поэтому флюорографии боялась страшно, просто жутко. И поэтому соображала ещё хуже, чем обычно.
Зайдя в кабинет на негнущихся ножках, я увидела ужасного вида конструкцию, состоящую из двух панелей выше меня ростом, между которыми натянута, какая-то ржавая унитазная цепь. Типа, входить между панелями запрещено, пока врач цепь не снимет. Ну конечно, а то набегут без спросу, наделают себе снимков и убегут…
Короче, впустила меня тётенька врач, наконец-то, внутрь шайтан-агрегата, рассказала, к чему каким местом, и как сильно прижиматься надо, и свалила в другую комнату. А я одна, мне холодно и страшно.
И вдруг — чу! Голос свыше:
— Цепочку в рот возьмите!
Я решила не сопротивляться Голосу и покорно взяла в рот эту жуткую цепь, которую неизвестно, сколько до меня народу брало в то же место. Цепь была очень невкусная и очень холодная. Наверное, она служит, каким-то передатчиком рентгеновских волн — подумала я, одновременно пытаясь сообразить, надо ли брать в рот всю цепь целиком или можно ограничиться небольшим её фрагментом.
Догадавшись, что раз цепь ржавая вся, то совершенно очевидно, что придётся заталкивать её в себя до самого колечка, я добросовестно запихала её за щеку.
Минут через 15, когда тётенька врач, снова смогла говорить, она мне объяснила, что вообще-то имела в виду серебряную цепочку с кулоном, висящую у меня на шее, но и так тоже неплохо получилось. И сказала, что белой завистью завидует тому гинекологу, к которому я приду на свой первый осмотр.
Когда я всё это рассказала папе, он ответил, что ещё после вишневых косточек понял, что жить мне будет сложно, но интересно и нескучно.
И хотя я вот уже несколько лет, как перестала надевать на голову и брать в рот неподходящие предметы, пожаловаться на однообразие в своей жизни я и правда не могу. Чего и вам желаю.
Автор: Светлана Котелкова
