А за окном бушует непогода... Осень, что ж с неё взять, и дождь, и ветер с собой в кармане носит, и достаёт их гораздо чаще чем солнышко. Вот и сегодня достала она дождик, да не простой, моросящий, что люди «грибным» называют, а самый настоящий ливень, косой, холодный, тот, что рвёт с деревьев последние разноцветные листья, и с силой бросает их в осеннюю слякоть, превращая их яркие краски в скучное серое месиво...
Льёт дождь, стучится в оконные стекла, просит пустить его погреться в тёплую комнату хоть на минуту, посидеть у красивой жёлтой лампы, и взглянуть, а что же делает там маленький светловолосый мальчишка с огромными голубыми глазами? И стекающие по холодному стеклу капли украдкой заглядывают в щёлочку неплотно прикрытых штор и дождь видит, что мальчик сидит, разложив возле себя цветные карандаши, и, высунув от усердия кончик языка, рисует...
Ванюшка сейчас часто остаётся один. Из садика его забирает соседка, тётя Маша, приводит домой, разогревает ему ужин и уходит. Ванюшка остаётся ждать маму. Мама работает долго, до самой ночи, ведь им нужно что — то кушать, а ещё Ванюшка так быстро растёт... И он сидит один, но ему не страшно , ведь с ним — папа. Ванюшка поворачивает голову к стене и смотрит на папу. Папа на портрете совсем не такой, каким помнит его Ванюшка.
Здесь он серьёзный и строгий, в красивой военной форме, и Ванюшке совсем не страшно, ведь папа с ним, а за окном воет ветер, а совсем не страшный Амонадзяку из книжки восточных сказок, и это стучит в окно ветка дерева, и леших совсем — совсем не существует... И Ванюшка вспоминает, что тогда, давно, когда папа ещё не ушёл на войну, они ходили с папой на рыбалку, а Ванюшка был маленький, и ему было жалко червяков, он не хотел их насаживать на крючок и бросать в воду, и плакал. И папа предложил ему просто привязать червяка на верёвочку. — Но ведь он же утонет — возразил Ванюшка, серьёзно глядя в глаза отцу. Папа задумался, потирая колючий подбородок.
А потом сходил в магазин и купил смешных резиновых червяков, и привязал их на ниточки, чтоб им не было больно... И они сидели и ловили рыбу целый день, но никого не поймали, и никому не было больно, ни резиновым червякам, ни рыбе, ведь ей совсем неприятно, когда её выдёргивают из воды на воздух... А потом папа и мама поссорились, и папа ушёл на войну, и уже целый год, как не пишет Ванюшке писем, а Ванюшка так ждёт их...
И тогда он достаёт альбом и карандаши и рисует... Он рисует папу, в красивой военной форме, и — собаку. Почему собаку — Ванюшка и сам не знает, но рисует одно и то же, папу и собаку, и всегда вместе... Но вот хлопает дверь, и Ванюшка опрометью бросается к двери — это пришла с работы уставшая мама, а её нужно обнять и напоить чаем...
Андрей сидел и задумчиво смотрел в серое чужое небо. Всё здесь серое — небо, каменистая земля и острые зубцы гор. Серые, как и настроение Андрея. Вот уже
месяц , как он подписал контракт — и... вот он здесь. Резкое, опрометчивое решение. Да, Алина сделала ему больно, очень больно, но... у него был ещё и сын — плоть от его плоти, и кровь от его крови, его и... Алины. При мысли о ней сердце залила новая волна тянущей боли и где-то глубоко внутри он пожелал, чтобы какая-нибудь шальная пуля оборвала, наконец, его мучения, но он тут же отогнал её прочь. Ведь сын не виноват, что... И тут до слуха Андрея донеслись какие — то странные звуки — не то плачь, не то стон. Вскочив на ноги, он огляделся.
Невдалеке стояла большая чёрная собака. Передняя лапа её была приподнята и из неё густыми, крупными каплями сочилась кровь. Андрей подошёл к собаке и протянул руку. Собака посмотрела на него большими глазами янтарного цвета. В них плескались боль и отчаяние. Вытащив перевязочный пакет, солдат принялся делать перевязку. Собака терпеливо переносила все его манипуляции и только изредка тяжело вздыхала. Закончив, он пошарил по карманам, и, отыскав потрёпанный леденец, предложил его собаке. Она вежливо взяла угощение, и, лизнув на прощание в руку Андрея, хромая, побрела к ближайшему аулу.
Этот вой Андрей запомнил на всю жизнь. Его выдернуло из машины , на которой они ехали с ребятами на выполнение очередной задачи, перевернуло в воздухе и со всей силы бросило о землю. Небо разом почернело, а солнце стало фиолетовым. Воздух со стоном вышел из его лёгких, а изо рта, ушей и носа заструились тёплые ручейки.
Почему они оставили его в живых — Андрей не понял. Очнулся он в яме, в коих в тех местах держат пленных. Тело болело, хотелось пить, губы засохли и спеклись в сплошную кровавую корку, разлепить которую нельзя было даже руками. И начался Ад. Его вытаскивали из ямы, били и бросали снова. Он впадал в забытие, приходил в себя и снова погружался в мир нереально — чётких видений — солнце, речка, смеющийся сын с облупленным от солнца носом и ...Алина.
Простил ли он её? И там, в вонючей сырой яме, больше похожей на могилу , он вдруг понял, что да, простил. И простил не сейчас, стоя на пороге смерти, а тогда, когда выкрикивал обидные слова, увидев её в машине с этим... просто её приятелем...
Раз в день ему бросали какие то объедки и бутылку воды. Вытаскивали. Били. Что-то спрашивали. Били снова... Всё вертелось какой — то чудовищной каруселью, не сравнимой даже с фильмом ужасов. И только одно держало его в этой жизни — его сын. Его Ванюшка. Плоть от его плоти. Кровь от его крови. Его сердце. Смысл его жизни...
Душными ночами он пытался выбраться из ямы, обдирая ногти и кожу локтей и коленей. Может, будь у него побольше сил, это бы и получилось, но... еды было мало, и последние силы таяли. Однажды он услышал знакомое тихое поскуливание. Подняв голову, он с удивлением заметил на фоне полной луны знакомую собаку. Она что — то держала во рту. Подойдя к краю ямы, она бросила ношу вниз. Это был какой — то грызун, довольно крупных размеров. Андрей разорвал его руками, и съел. Позже собака вернулась снова и принесла довольно большой кусок свежего хлеба.
На следующую ночь всё повторилось. Где-то через неделю, подкормленный собакой Андрей, в кровь содрав ногти, колени и локти, выбрался из ямы и пополз. Полз, словно тот червяк, которого его сын пожалел насадить на крючок и бросить в воду. Собака стояла чуть поодаль и тихо скулила, словно приглашая ползти за ней. И Андрей пополз. Ночью он полз, а днём прятался в расщелинах больших серых камней. Собака тоже уходила с рассветом, и Андрею никак не удавалось увидеть, куда. Она словно таяла с ночной темнотой и возвращалась с ней же, держа в зубах неизменного грызуна.
Пил же он из маленьких, едва заметных ручейков, к которым подводила его таинственная провожатая. Через две недели окровавленный, в изодранной в клочья одежде, Андрей оказался вблизи своей части. Лизнув его на прощание в щёку, собака повернулась, и тьма поглотила её, растворив в себе. А Андрей пополз дальше, к своим, оставляя на серых камнях широкий кровавый след...
А мама вдруг затеяла печь пирог, большой и сладкий, израсходовав на него почти все запасы сахара, муки и масла. — Давай устроим праздник, сынок! — сказала она — а то что-то совсем грустно мы живём! А за стеной мела пурга и выл ветер, а дома было тепло и вкусно пахло пирогом, и папа смотрел на Ванюшку с большого портрета и улыбался... И тут открылась дверь, впустив клубы морозного воздуха, и на пороге появился... папа! Настоящий, живой папа! В военной форме, очень худой и уставший.
А Ванюшка... вместо того чтобы обрадованно закричать, бросился к папе, издавая звуки, похожие на хриплое карканье простуженной вороны. И папа, вместо того, чтобы подхватить сына на руки и подбросить к потолку, опустился на колени и прижал его к себе, издавая те же самые звуки... А из вещмешка, опущенного папой на пол, выглянул чёрный щенок с янтарными глазами, и весело тявкнул...
Автор: Екатерина Ложкина
