История, которую я расскажу вам, реальна. Произошла она в конце сороковых годов прошлого столетия, и рассказана мне была одной знакомой. Героине истории, бабушке Наде, вскоре исполняется 105 (!) лет. Баба Надя до сих пор чувствует себя хорошо, только вот ослепла совсем... Этот рассказ пожилая женщина поведала своей снохе, у которой живёт, ну а та — своей дочери, которая мне его и рассказала. Слушайте...
"Замуж я вышла в далёком 1930 году, жили бедновато, конечно. Уж как мы с Колей деток-то хотели! Да не судьба, видно! В лихом сорок первом мужа на войну забрали добровольцем. Он тракторист,а на них тогда бронь была... Проводили мы его, и вскоре поняла я, что тяжёлая. Написала ему об этом тут же, а он:
"Милая жёнушка, теперь-то я точно не имею никакого права умирать... Ведь ты ждёшь меня и сын ждёт... "
Помню, как плакала я, читая и перечитывая это его единственное письмо! Целовала неровные, кривые строчки и носила его у сердца... Живот мой тем временем рос, и в положенный срок родился сын, Александром назвали. Написала об этом мужу, однако ответа не дождалась. Ни похоронки, ни письма — ничего...
« Счастливая ты, Надюха! Дитё у тебя от Николая... А я... проводила своего Митеньку... Убили его... Так и живу: ни девка, ни баба...» — частенько сказывала мне соседка Оля, намедни получившая похоронку на жениха.
А в сорок пятом Коля мой вернулся... Без обеих ног... В танке горел, родимый... Не хотелось ему огорчать меня, потому и не писал. Помню, как мы плакали с ним оба... обнялись и плакали... Я замечала явную неприкрытую зависть в глазах Ольги. А её злые взгляды, брошенные ею невзначай на нашего трёхлетнего мальчонку...
Не подавая вида, пыталась найти компромисс с соседкой, мол, что ты на Сашеньку-то ядом дышишь? При чём малец, что Митрий твой погиб? Да и муж мой без обеих ног вернулся, завидовать чему? Она лишь загадочно улыбалась искусственной такой улыбкой, словно маску на лицо натягивала...
Шло время. Сашеньке шёл пятый год, это был шустрый, сообразительный мальчонка, вовсю уже говорил. Однажды занемог он: загорелся весь, ослаб внезапно. Фельдшер наш никакой болезни обнаружить не смог, задарма выпив бутылку самогона. Опытный он был, однако без бутылки не подойдёшь...
Направил нас с сыном в районную больницу. Ехать надо было немедля — сынок горел весь. Спешить надо было, каждая секунда дорога! Однако лошадь смогла найти только к рассвету. Солнце сияло вовсю, безжалостно прогоняя с голубого апрельского неба красавицу-зарю в розовом платье, когда папаня, пригнав лошадёнку с хутора, осторожно положил на телегу завёрнутого в одеяло Сашу.
«С Богом!» — сказал он, торопливо осенив себя крестом. Я бросила взгляд на окошко, в котором виднелось бледное лицо мужа, и, сдерживая слёзы, махнула ему рукой...
Путь наш был неблизким — двадцать с лишком километров. Отец выбрал дорогу через лес. Я сидела, держа на коленях горячее, как печка, тело еле живого сынишки и прислушивалась к его редкому, прерывистому дыханию. Иногда мне казалось, что мальчик не дышит, и тогда я просила отца остановить лошадь. Нет, он жив, жив, дышит... Но дыхание Саши становилось более тревожным, редким и глаза его прикрыты... Не верила я уже в хороший-то исход! Сидела, держа на коленях его истерзанное незнакомой хворью махонькое тельце, и тихонько плакала...
«Стой! Куда под лошадь-то лезешь! Не видишь что ли ничего?» — услышала я грубоватый окрик отца и, подняв глаза от детского личика, увидела старую женщину. Она, робко извинившись и узнав, что мы едем в район, попросила добросить её туда же. Отец согласился, приостановив лошадь. Старушка села.
«Хворает?» — тихонько спросила она, взглянув на личико мальчонки.
«Хворает» — ответила я, и слёзы залили моё лицо.
«Вот что, милая. Я живу тут, в землянке, недалече. Едем ко мне. Помогу. Иначе дитё дорогой помрёт» — предложила она, сжав мою руку. Не знаю, почему, не могу я вам объяснить, почему поверила ей сразу. Может быть,просто сердцем материнским чуяла, что сынок помирает... Больших усилий стоило нам уговорить моего отца свернуть в лес! Старик упёрся, и ни в какую! И всё же каким-то чудом он съехал на лесную обочину и взял на руки мальчонку...
Дальше мы шли уже пешком. Старушка шла впереди, за нею — старик с внуком на руках, и я следом... Вдалеке показалась махонькая избушка, накрытая сверху валежником. Старушка осторожно взяла на руки мальчика и молча ушла в землянку. Её достаточно долго не было, когда же женщина показалась на пороге, лицо её было покрыто потом.
«Зайди» — устало шепнула она, махнув мне рукой. Пригнувшись, я вошла вслед за нею в избушку. Там, внутри, было очень тесно: стол и деревянная скамья. Саша лежал на этой скамейке. Я бросилась к нему, и мне показалось, что мальчик дышит ровнее. Коснувшись губами детского лобика, я почувствовала холодную испарину.
«Это порча на смерть на могильном хлебе. Женщина взяла кусок хлеба с могилы женщины по имени Надежда, провела ритуал и хлеб подсунула вам под дверь. Ребёнок пострадал лишь потому, что взял этот хлеб в руки. Он не ел его, слава Богу. Удар был предназначен тебе. Теперь всё от тебя зависит. Пойди на кладбище, в полночь ты должна быть там. Найди три могилы, это должны быть три женщины с именем Надежда. Оставь им угощение, всем трём. Попроси, чтобы они забрали хворь из тела твоего сына. Уходи не оглядываясь, что бы не случилось. Наутро, в церкви ты должна всех трёх Надежд помянуть за упокой. Только тогда мальчик поправится. Я дала ему силу, до завтра он доживёт. Сделай так, как говорю. Иди».
Выбравшись из избушки, я взяла из её рук своего мальчика. Молча мы вышли с отцом туда, где оставили лошадь. Я всё рассказала старику, а он лишь головой качал...
«Как знаешь, как знаешь» — тяжко вздыхал отец, укладывая на телегу Сашу...
Всю обратную дорогу я по-прежнему держала сынишку на коленях, вслушиваясь в его дыхание... Ну вот, наконец-то мы дома! Папаня занёс малыша в дом, осторожно положив его на кровать. Саша немного порадовал меня: дыхание стало более спокойным, однако мальчик по-прежнему был без памяти. До одиннадцати ночи я сидела на полу у его изголовья, грела дыханием его посиневшие, почему-то холодеющие ручонки. В начале двенадцатого сунула в сумку блины, сахар, холодец, что-то ещё съестное и, ничего не объяснив изумлённому мужу, ушла.
Та апрельская ночь была лунной и звёздной на редкость. Торопясь, я бежала по направлению к деревенскому погосту, и луна, казалось, освещала мой путь. Вблизи старых, полузгнивших кладбищенских ворот на меня накинулась свора собак. Они лаяли, бросались на меня, как бешеные, не подпуская к воротам. Собаки те были страшны, глаза горели во мраке, зубы оскалены, шерсть стояла дыбом...
«Святы Боже, Святы Крепки, Святы Бессмертны, Помилуй мя!» — зашептала я, осеняя себя крестом, и они отступили, скрывшись во тьме...
«Ты чего орёшь тут? Ровно хозяйка!» — услышала я какой-то голос и обернулась. Предо мной стоял старик в чём-то длинном и белом, седой, как лунь. Уставившись на него, я остолбенела от ужаса и слова, застывшие в горле, хлынули ледяными слезами. Подняв правую руку, я перекрестилась, и он вдруг пропал...
Вот я на кладбище, брожу среди могил, освещая спичкой надгробья. Одна могила с именем Надежда, вторая... Оставив покойницам угощение и со слезами попросив за сына, я искала третью могилу, довольно долго искала... Отчаявшись, не сдерживая больше слёз, я продолжала-таки бродить между могилами, как вдруг...
Вдруг я услышала какой-то непонятный шорох... По тропинке шла — нет, плыла — фигура женщины. Вот она ближе... ближе... Я с изумлением и ужасом всматриваюсь в её лицо и узнаю свою бабушку... Она умерла много лет назад, и её звали Надеждой... Как я могла забыть? Она исчезла, просто растворилась в ночной мгле, но я уже знала, куда идти! Постояв у её изголовья, я попросила бабушку за Сашу, оставила ей гостинцы и ушла...
Домой я летела, как на крыльях. Сзади меня выли волки, лаяли собаки, страшно и дико кричал филин. Я бежала, не оборачиваясь, стараясь думать только о том, что мой мальчик теперь выживет...
Дома я была почти в два часа ночи. Мужа, молчаливого и подозрительного, застала подле больного сына.
«Коля, я... Ты не подумай обо мне плохого...» — робко тронула я его за плечо и отвела глаза почему-то. Муж — он передвигался на деревянной доске с колёсами, отталкиваясь от пола палками, — отвёл от меня взгляд, сказав, что всё понимает, молодая, мол, ещё ...
"Да как тебе не совестно только! Мальчишка болеет, а ты! Я... Я... « — возмущённо крикнула я, едва не сказав правду: решив скрыть её до выздоровления Саши... Остаток ночи я провела подле постели сына. Апрельское солнце заглянуло в окно и, устало улыбнувшись, спряталось за одинокий курган, зеленеющий за околицей деревни. Церковь уцелела в соседнем хуторе, но это была не совсем церковь. Верующие тайком собирались и молились в одной избе...
Службу вёл настоящий священник, чудом переживший репрессии. Написав записочку, я подала её в руки батюшке. Оказывается, он уже сделал то, о чём я пришла просить... Якобы, утром разбудил его кто-то, повелев помянуть за упокой трёх женщин с именем Надежда... Поставив свечи и поблагодарив отца Василия, я бежала домой... Там увидела плачущего Сашу, сидящего на кровати, Николая и своего старого отца.
„Прости, Надешка, рассказал я Николаю-то всё. Не выдержал...“ — глухо, вполголоса произнёс он. А я не видела их и не слышала... Весь мир с его звуками, красками, солнцем, людьми перестал существовать для меня... Я видела одного лишь своего сына, его исхудавшее, бледное личико, припухшие и покрасневшие от слёз глаза, и его голос сквозь плач:
„Мамочка, где ты была? Мама...“
Шагнула к мальчонке, прижала к себе его худенькое тельце, не хватило сил у меня сдерживать себя... Я плакала вместе с ним...
Мы решили тогда хоть как-то отблагодарить ту лесную целительницу за спасение сына, но избёнку её найти так и не смогли...
Когда Сашеньке стало легче, мы собрали свои нехитрые пожитки и уехали от греха подальше. Уехали, бросив родные места... С тех пор много лет минуло.
Родные отеческие места до сих пор живут в наших сердцах и снятся ночами. Чистыми прохладными ливнями проливаются те светлые сны на мою израненную, больную душу, врачуя и спасая её... И делая меня самой-самой счастливой...»
Автор: Ирина Кашаева
