Пашка, который уже множество раз убегал из детприёмников, здесь, в детском доме, наконец-то, сдался и утихомирился.
Он, как робот, выполнял все предписанные правила, и никто не мог предположить, что в его мутной голове уже созрел план мщения. Он говорил себе:
— Вот только подрасту, вот только мышцы подкачаю, вот только математику подтяну, будь она неладна!
С математикой у него действительно не ладилось.
Эта математичка — клуша натуральная! То старшая дочь придёт к ней на перемене, и они потихонечку о чём-то шушукаются. То младшую приведут ей к окончанию последнего урока, и она идёт с ней домой, по пути заходя на качели, в киоск за пирожками, или играет с ней на лужайке в мячик.
Пашка учился хорошо, только с математикой не ладилось, и, когда учительница подходила к нему, чтобы узнать, в чём у него затруднение, он становился как дикобраз, выставивший лес иголок.
—Не нужна мне ваша помощь!
Он сам не осознавал, в чём дело, но всё чаще и чаще проводил параллель между учительницей математики и своей матерью, которая подбросила его, шестилетнего, пьющей шалапутной бабке, а сама уехала куда-то с очередным ухажёром.
Жили они с бабкой впроголодь, ходили в тряпье. Сердобольные соседки приносили обноски, девчонки обзывали недоноском, мальчишки его вообще за человека не считали. И он, получив однажды двойку по чтению, шёл, размазывая слёзы по щекам, и твердил: «Вот выучусь, стану учителем, всем буду двойки ставить!»
А потом внезапно умерла его непутёвая бабка. Ох, и помыкался же он! Но никак не хотел жить в детдоме! Где он только не ютился, с кем только не делил ночлег! И даже сейчас, ложась спать, он представлял себя то на чердаке, то в подвале, то в канализационном люке…
Как только дневные заботы уходили на второй план, тут же приходили мысли о матери. Он никак не мог ответить себе на вопрос: «Почему она его бросила?»
Он помнил мать смутно, но представлял её молодой, высокой, красивой и пахнущей духами. Она прижимает его к своей груди крепко-крепко, потом треплет за щёки и говорит: «Подожди, сыночек, ещё чуть-чуть, и я тебя заберу». Но время шло, а она его даже и не искала!
— Как можно забыть о своём ребёнке? – думал Пашка, и представлял себя совсем маленьким мальчиком, и ему этого мальчика становилось нестерпимо жалко, и обидно за него, и хотелось отомстить за поруганное и растоптанное чувство надежды на любовь, справедливость. Может, у неё уже есть другие дети, как у нашей математички, и он, Пашка, больше ей не нужен?
Сегодня опять была стычка на уроке математики! Она, «Клуша», подошла опять со своей помощью!
«Как она не понимает? — выходил из себя Пашка. — Не нужна мне её помощь! Ненавижу математику, ненавижу женщин! И буду им всем мстить, страшно!»
Он только не знал ещё как, но страстно желал мщения. Он даже с сочувствием смотрел репортажи о преступниках, и всех их оправдывал. Ведь там часто говорили, что их обижали в семье, им не с кем было поговорить, у них не было настоящих друзей. Всё как у него. Он уже примерял на себя судьбу арестанта, ведь после отмщения, возможно, ему придётся жить в колонии.
Вот и сегодня, после окончания уроков с такими же тяжёлыми мыслями он взял ранец и собрался идти в детдом. Вдруг кто-то окликнул его. Он оглянулся и увидел её, «Клушу». Она стояла, держа под мышкой стопку тетрадей, это была их контрольная. «Неужели двояк? — промелькнуло у Пашки в голове. — Ну, и наплевать!» — но нехотя остановился.
Учительница сказала: «Подожди, Паша!» Голос её был до того домашний, что мог расположить к себе даже дерево, не то что не знающего ласки подростка. Он остановился, и от волнения проглотил слюну, которая неизвестно откуда появилась, и мешала сосредоточиться. Взгляд его был настороженным и колючим.
Учительница подошла, дотронулась до Пашкиного плеча, и сказала:
— Паша, мне с тобой поговорить надо, сядь, пожалуйста. Пашка дёрнул плечом и возразил математичке:
— Ставьте свою двойку, мне ваших поблажек не надо!
На лице этой красивой и доброй женщины отразилось сожаление, которое удивило подростка. Он в своей среде привык на грубость получать ещё большую грубость. Но учительница терпеливо переждала его вспышку и, ласково улыбнувшись, сказала:
— Да нет, у тебя не двойка выходит, а твёрдая четвёрка! Проблема в том, что я вижу, что ты мог бы учиться на «пять» и обогнать многих в классе, если бы немного позанимался дополнительно. В институт сможешь на бюджет поступить. Хочешь в институт-то?
Пашка обалдело хлопал своими длинными ресницами, не понимая, кто будет платить за эти дополнительные занятия, а учительница сказала:
— Ну, вот, и хорошо, завтра после уроков придёшь ко мне домой, и начнём.
Пашка слышал, что математичка занималась репетиторством, но чтобы он — к ней?!!! — Нет, я к вам не пойду, — Пашка стал пятиться к стенке, тогда Маргарита Фёдоровна сказала:
— Зря! Математика очень нужна при поступлении, а кто ещё тебе предложит бесплатные занятия? Так что, решай!
— А зачем я вам сдался, чтоб учить меня бесплатно, из жалости, что ли? Мне Вашей жалости не надо!
— Ну, Паша, это уже другой разговор. Сядь, я тебе что-то расскажу.
Они сели за первую парту и «Клуша» поведала: «Видишь ли, моя мама была сиротой. Её родители, мои бабушка с дедушкой, на войне погибли. Училась она неплохо, но один учитель заметил у неё талант музыканта, и стал заниматься с ней, не жалея ни сил, ни времени! И она стала очень хорошей пианисткой. Вот и я хочу помочь тебе так же.
Не ожидал Пашка такого поворота, теперь и отказываться как-то неудобно. Оказывается, что это больше учительнице надо, чем ему. И он согласился.
Математичка в первый же день сказала ему:
— Ты же Паша знаешь, у меня сыновей нет, а муж всё время по командировкам, так что, если я попрошу тебя в чём-нибудь помочь, ты же мне не откажешь?
— Конечно, нет! Я и сам хотел спросить, может как-то отблагодарить Вас за уроки?
— Нет, не отблагодарить, а просто помочь по-человечески, как я тебе.
Пашке стало неудобно за свои слова, и он торопливо заверил учительницу, что она может на него всегда рассчитывать.
— Ну, вот и ладненько.
Они занимались, делая перерыв на чай, а вечером он возвращался в детдом, но уже не чувствовал себя совсем брошенным. Ребята ему говорили: «А ты хотел бы, чтоб математичка стала твоей мамой!» Он поворачивался к собеседнику и крутил пальцем у виска. Но эти вопросы смущали душу подростка.
А потом, когда наступили каникулы, и многие дети разъехались по своим родственникам, Пашка жил у Клуши на даче, играл с её девчонками, ходил с ними в лес за ягодами.
Он уже не ершился, как прежде, и ему всё больше и больше не хотелось думать о своей учительнице математики, как о «Клуше», потому что её нежная забота о дочках, которая раньше царапала его самолюбие, перешла и на него. Когда он решал бесчисленные уравнения, вычерчивал синусы и косинусы, она подходила к нему, обнимала за плечи и, заглядывая в тетрадь, одобрительно с улыбкой кивала: «Молодец-то ты какой!», Пашкино сердечко обдавала тёплая волна нежности, и ему хотелось прижаться к её пахнущему пирожками переднику и сказать: «Мама», но он же не сумасшедший, он же помнил, кто есть кто.
Со старшей дочерью Клуши Любой у них были натянутые отношения, казалось, что девочка ревнует Пашку к матери, а Пашка при каждом удобном случае старался её уверить, что он здесь только до осени, а там и духа его не будет.
Общаясь со старшей, он всегда помнил, что математичку зовут Маргарита Фёдоровна. С малышкой всё было по-другому: она чуть что, цеплялась за его руки и тащила то играть в мячик, то запускать змея, то просила почитать ей сказку: «Видишь, Паша, маме некогда», — и Пашка уже почти чувствовал себя членом семьи.
Но однажды грянул гром среди ясного неба.
Отзанимавшись, поев оладышков с мёдом и напившись душистого чая, Пашка ждал, чем же займётся семейство, и какая роль будет отведена ему. Он бы с удовольствием поиграл в волейбол со старшей, но маленькая Лиля, подняв свои ангельские глазки, с полной уверенностью избалованного ребёнка спросила свою мать, не ожидавшую такого поворота: «А можно мы с братиком пойдём на качели?
Пашка смутился, растерялся и во все глаза смотрел на учительницу. К тому времени он перестал быть колючим, его оставили мысли о мщении, у него появилась крохотная надежда, что он кому-то нужен, что он хоть изредка, по праздникам будет запросто приходить в этот тёплый дом.
А учительница смотрела то на Пашку, то на свою малышку.
Пашка сильно покраснел и стал бормотать: «Ну, какой я тебе братик, у тебя, вон сестра есть, а я скоро опять в детдом пойду, в свою комнату», — и, втянув голову в плечи, беспомощно посмотрел на свою учительницу.
А Лиля пояснила:
— Это соседки меня всё время спрашивают: «А это твой братик?», а я им и говорю:
— Пока ещё не братик, но скоро будет братиком.
Пашка, покраснев до корней волос, осипшим от волнения голосом произнёс:
— Так не бывает, — а сам ждал, что скажет учительница.
А она вдруг и говорит:
— Ты нам, Паша, стал как родной, мы даже и не представляем, как мы жили без тебя.
Скоро наш папа приедет из командировки, он, наверное, будет рад, что в доме ещё один мужчина появился, а то какое-то девичье царство, хоть будет с кем в шахматы сыграть.
При упоминании о шахматах сердце у Пашки сжалось, ведь он даже не знал, как фигуры называются, а перспектива играть вечерами со взрослым мужчиной была очень заманчивой, и он, оправившись от неловкого разговора, стал соображать, где бы ему этой непростой игре научиться...
Во дворе, где был детский дом, стояла лавочка, и по вечерам там сидели пожилые дядьки, такие степенные, передвигали разнокалиберные фигуры.
Всё, он пойдёт к ним и научится, а потом, когда приедет их «папа» — это слово тоже сладко таяло у Пашки в сознании и отзывалось тёплой волной в сердце, он сядет с ним за шахматную доску, и они будут играть, а женщины будут лепить пирожки. Но тут его мысли прервала старшая, спросив: «А ты в шахматы-то играть умеешь?»
Вот есть же такие люди, которые могут легко и без сожаления зарубить на корню любую, самую цветущую мечту!
—Научусь!
— Ладно уж, бегите на качели, — сказала Маргарита Фёдоровна Лиле и Пашке, — а ты, Люба, останься со мной, поможешь посуду помыть. Пашка метнулся: «Давайте, я помою, а потом схожу с Лилей на качели!» Маргарита Фёдоровна безапелляционно махнула рукой: «Идите, мы сами справимся! — и улыбнулась. Когда дверь за Пашей и Лилей закрылась, и их фигуры промелькнули в окне, Люба подошла, прижалась к маме и, подняв голову, заглянула матери в глаза:
— «Мы в ответе за тех, кого приручили?»
— Да! Я думаю, что папа меня поймёт и вы тоже!
— Я боюсь, что Паша только сейчас такой услужливый и покладистый. Вспомни, каким он был колючим до занятий у нас дома.
— Мне кажется, — сказала, улыбнувшись, Маргарита Фёдоровна, — что он давно меня выбрал мамой, и ревновал вас ко мне. А его колкости — это всего лишь защитная реакция на безысходность.
— Боже мой, мама, ты неисправимая фантазёрка! Был бы он постарше, защищал бы меня, а то ещё за него заступаться придётся.
— Стоп! Ты уже его тоже в братишки записала? Но, вообще-то, у нас нет выбора! У каждого человека должен быть шанс иметь семью, родных. Как же мы его теперь назад отправим? Его мальчишки в детдоме не поймут, скажут: «Ты просто не понравился». Они ведь в каждом сближении видят шанс. А для Паши это будет удар.
Мальчишка-то добрый, умный. Ну, а если что проявится нехорошее, воспитывать будем на собственном примере.
Спустя шесть лет в плацкарте поезда «Калининград-Москва» ехала семья: Мама и Папа, с ними две дочери, одна с мужем, другая подросток десяти лет, и 18-летний сын, только что закончивший школу с золотой медалью и поступивший в МГУ. Они ехали из Москвы со свадьбы старшей дочери.
Никто бы не подумал, что сын у них приёмный, если бы не женщина из соседней плацкарты, сестра мамы этого дружного семейства! Она мне и поведала эту историю, может, потому, что я расположила её к себе песнями под гитару, а маленькая Лиля рассказала мне на ночь новогоднюю сказку собственного сочинения о найденном папой в дремучем лесу несчастном, оборванном и бесприютном подростке, оказавшемся благородным принцем.
Автор: Татьяна Марюха
