Эту историю мне рассказал бывший коллега и приятель Генка – мы с ним раньше работали в одной большой транспортной компании. Гена родом «с Северов», но о своём детстве в деревне вспоминать не любил, тяжёлое оно у него выдалось.
Однажды мы случайно столкнулись в маршрутке по пути на работу. Был вторник, и вместе с нами ехала толпа бабусек в белых платочках – рядом с нашим предприятием находился большой православный храм. Как раз отмечали Радоницу – День поминовения усопших.
Мы вышли на своей остановке, бабульки тоже выскользнули, словно большая стая белых гусей, и засеменили по тротуару.
– С Радоницей у меня многое связано, – сказал Генка.
– Ты что, верующий? – спросил я.
– Сама жизнь как-то к этому подвела. Я тебе позже расскажу.
Не помню, сколько прошло времени после разговора, но однажды после работы Генка отозвал меня в сторону.
– В храм заглянем? Сегодня там, наверное, всенощная. Но мы только свечки поставим – и всё.
– Я не против.
Зашли в храм. Народу было не очень много, зато свечи горели повсюду. Генка сразу направился в лавку, купил свечек, взял листочки и принялся писать записки. Я тоже взял бумажки и начал вписывать имена своих родных – живых и мёртвых.
– Иннокентий с одним «н» пишется или с двумя? – спросил меня Гена.
– С двумя, – подсказал я.
– Блин, никак не могу запомнить! – посетовал приятель и исправил ошибку.
– Дальний родственник? – поинтересовался я аккуратно.
– Отец.
Я удивился. Странно это по нашим временам – не знать, как пишется имя родного отца. Генка подал записки, потом поставил две свечки – перед Казанской иконой Богородицы и Николе Угоднику. Мы вышли из церкви.
– Догадываюсь, о чём ты думаешь, – неожиданно сказал он.
– Разве можно не знать, как пишется имя отца? Но вот теперь видишь – и такое в жизни бывает. Я это имя всегда ненавидел. Даже отчество поменял. Â Нас с братом отец избивал до полусмерти.
И Генка рассказал о своём детстве. Папаша его, тот самый Иннокентий, когда-то служил на Северном флоте. Был рослым красивым мужиком, но пил страшно, по-чёрному. Когда сошёл на берег, остепенился, женился на сельской учительнице, переехал в деревню. Родились дети – Генка и его младший брат Вовка. И понеслось! Папа Кеша пил запоями. Когда был трезвый – вроде нормальный отец, не хуже, чем у других. Что-то даже делал по дому, ездил с детьми на рыбалку. Но продолжалось такое затишье недолго.
В периоды запоев отец Генки абсолютно ничего не ел, все даже удивлялись – как он только держится. А ведь мог пропьянствовать целую неделю и даже больше. Иногда допивался до такого неистовства, что под горячую руку попадали все подряд. Матери прилетало столько раз, что она старалась уходить из дому с ребятами. Но это не всегда удавалось. Иногда Иннокентий устраивал «смотр Военно-морского флота». Жену запирал в сарае, а мальчишек голыми выставлял на мороз, чтобы проверить, сколько продержатся.
– Помню, мы с Вовкой маленькие плачем под окнами, орём – а ему хоть бы хны, – рассказывал Гена.
– На кухне поёт «По морям, по волнам» – «чапаевскую», как он любил говорить. А мы дрожим под дверью в двадцатиградусный мороз. Первое время успевали до соседей добежать, те отогревали, укутывали нас во что-нибудь, оставляли до утра. Но пьяный отец надавал нам тумаков и предупредил: «Ещё раз убежите – убью! А будете вести себя хорошо и закаляться, как настоящие моряки, тогда пущу в дом». Мы лишь слышали, как мамка в сарае воет. Приходилось терпеть. Постоим какое-то время – он нас пустит. Сразу к печке бежали.
– И что, вы никому не жаловались? – удивился я.
– А кому? – хмыкнул Генка.
– Это же деревня, всем и так всё понятно. С отцом никто связываться не хотел – он совсем бешеный был по пьянке, зашибить мог легко. Мать тоже молчала. Её все жалели. Так всё и продолжалось, пока однажды Вовка, постояв на морозе, не получил двустороннее воспаление лёгких. Пока спохватились, пока «скорая» к нам из города пробиралась, пока Вовку привезли в больницу – время упустили. Помер братишка на больничной койке. С тех пор я отца возненавидел. Правда, свои «смотры» он устраивать перестал. Может, что-то щёлкнуло в голове. Но пить всё равно продолжал.
В одно прекрасное утро мать собрала меня, и мы уехали в город. Больше я отца никогда не видел. Жили сначала у родственников, потом снимали углы. Мама устроилась работать в школу – но разве пацана поднимешь на одну учительскую зарплату, если нужно и за квартиру заплатить, и накормить, и одеть-обуть? Когда мне было семнадцать, мать умерла. Как сказали врачи – сердце не выдержало, изношено, как у девяностолетней старухи.
Сначала меня хотели отдать отцу, а пока решался вопрос, поместили в интернат. Спасло лишь то, что через два месяца ожидалось моё совершеннолетие – пока готовили бумаги, вопрос отпал сам собой. Я отправился в армию. Кстати, после отцовской муштры мне там дышалось легче, чем другим. После дембеля пошёл работать, потом учился – жизнь шла своим чередом. Об отце почти не вспоминал – точнее, не хотел. Но однажды мне о нём всё равно напомнили. Позвонили в дверь. На пороге стояла женщина в летах.
– Вы Геннадий? – спросила она.
– Да. А вы кто?
– Меня зовут Мария Васильевна. Я жена вашего отца. Точнее, вдова. Он умер прошлой осенью. Я с трудом нашла вас.
– Зачем? – пожал я плечами.
– Он для меня давно умер.
– Нельзя так об отце.
– Вы просто не знаете, через что нам с матерью пришлось пройти.
– Я всё знаю, – неожиданно перебила меня Мария Васильевна.
– Вот, возьмите. Она протянула мне какие-то бумаги.
– Что это?
– Это счёт на ваше имя в банке. Отец оставил вам деньги. Продал дом, гараж, ещё кое-что. Плюс у него были сбережения. Не всё пропил. Говорил, что копил вам с братом на учёбу. Умирал он тяжело, страшно было смотреть. Говорил перед смертью, что очень перед вами виноват, хотел вас найти. Но так и не успел.
– И ты взял? – поинтересовался я у Генки.
– Если честно, я слышать о нём ничего не мог, тем более от его бабы, – сказал Гена.
– Но Мария Васильевна мне рассказала кое-что ещё.
Отец стал ей сниться, иногда каждую ночь. Будто лежит он глубоко под землёй в какой-то пещере, пытается выбраться, но ему не дают это сделать чёрные вороны – клюют до крови. И он падает на дно подземелья. – Совсем меня эти сны измучили, – рассказывала Мария Васильевна.
– Я уже и в церковь ходила к батюшке. Советовал молиться за раба Божия Иннокентия почаще. Но это не помогало. На Пасху снова приснился. Сидит на скамейке у своей могилы. Солнышко светит, тепло так вокруг и хорошо. А Кеша в белой рубашке, только рукав будто испачкан синей краской. «Привет, Маша, – говорит. – Плохо мне. Там, где я живу, очень темно и сыро, повсюду плесень, руки, ноги гниют. Меня выпустили к тебе повидаться. Прошу, найди сына. Виноват я перед ним». Потом какое-то время он мне не снился, и вот снова вернулись кошмары с подземельем и воронами. Правда, теперь вижу их не очень часто.
– И что же ты? – спросил я приятеля.
– А что я? – хмыкнул Генка.
– Деньги взял, а в историю не поверил. Мало ли что кому приснится. Только узнал, где могила отца находится, – они с этой Марией Васильевной жили в другом городе. А потом решил как-то зайти в церковь, помянуть родных, ну и отца заодно. Всё-таки родная кровь. Да и Бог ему больше судья, не я. Брата и мать только жалко. И вот захожу в храм, спрашиваю, как и что делать нужно. Мне подсказали.
Ну, я поставил свечку, попросил Бога об упокоении раба Божия Иннокентия, как мог, своими словами. Молитв тогда ещё никаких не знал. И в ту же ночь мне снится, будто стою на кладбище около какой-то могилы, а на оградке сидит большая белая птица с синей отметиной. Посмотрела на меня и улетела. После Пасхи я решил выбраться на могилу отца. Как раз Радоница. Взял с собой освящённых яиц, остаток кулича – всё как положено.
Нашёл не сразу. Мария Васильевна уже и памятник успела ему поставить – больше двух лет прошло после смерти. И фотография его в молодости – весёлый такой. Меня сначала злость взяла, а потом… Слёзы брызнули как-то сами собой. Даже не знаю почему. В общем, положил всё, что принёс, помолился коротко, убрал ветки и мусор с могилы. Уже вышел за оградку, как вдруг вижу – на неё сел белый голубь. Ну, я значения не придал – весна, наверное, из какой-нибудь местной голубятни прилетел. Даже шуганул, чтобы памятник не загадил. А голубь улетать не хочет. «Ну и бог с тобой», – думаю.
Повернулся, чтобы пойти к автобусной остановке, но что-то заставило оглянуться. Голубь начал чистить крылышки, я присмотрелся, а у него там – синее пятно. Так и застыл на месте. Домой я вернулся в растрёпанных чувствах. Марии Васильевне отец снился в рубашке с синим пятном. И я её помню! У отца была любимая рубашка, мы с Вовкой её синими чернилами случайно облили, когда баловались. Отец очень сильно ругал нас, правда, не бил – был тогда трезвый. Священник говорит, что на Пасху даже в аду с грешников на время снимают цепи. Хочется думать, что отец подал мне весточку. И хотя он столько горя нам принёс, я больше не держу на него зла. Просто хочу, чтобы у него там всё было хорошо.
