Ох, сколько ж всего сказано — рассказано о свекровях, а сколько ещё будут разговоры вестись на эту тему да свекрух ругать?! Вот послушайте ещё одну историю.
Кузнеца Петра Ефимова в деревне уважали, потому как мастер он на все руки, и лошадь подковать мог, и вещицу какую красоты необыкновенной сделать. И семья у него крепкая, работящая, дом – полная чаша.
Сам Пётр Евсеевич большого роста мужик с закопченными до черноты руками и сивым, когда-то смоляным, кудрявым чубом. Два сына — красавца ему под стать. Такие же ладные, крепкие, что дубки в Волчьей балке.
Только характером они были разные. Старший Егор пошел в мать, спокойный, надёжный. С малых лет в доме и не слышно было. Бывало коленку расшибет или порежется, мать ранку обрабатывает, а он только сопит, ни слезинки не обронит.
Зато младший Василий доставлял хлопот за двоих. Где в деревне какое происшествие, там его и ищи. Ещё с детства такой сорви-голова, весь в отца.
Оба работали в кузне с отцом. Крестьянину на поле да в деревне без лошади в ту пору было не обойтись, потому и конный двор имелся. А где лошади, там и кузнец, так что работы всем троим хватало.
Добротный дом, рассчитанный на большую семью, срубил и поставил ещё отец Петра. Дом с большими окнами, просторными комнатами, надёжный и крепкий, как и хозяева, а участок возле него разрабатывали и высаживали деревья и кустарники уже последующие поколения семьи.
Тут тебе и хозяйственные постройки со скотиной, сад и огород с фруктовыми деревьями, кустами смородины, крыжовника, малины, ухоженными грядками разных овощей. А как же, три мужика в доме, работа тяжёлая, кормить хорошо да сытно надо.
Хозяйка всего этого добра, Дарья Семёновна, невысокая, спокойная женщина, с раннего утра и до позднего вечера хлопотала в доме и во дворе, обихаживая большое хозяйство. От свекрови, Агафьи Тихоновны, по причине ее старости, особой помощи уже не было, но с прошлой осени помогала ей сноха Алена, жена старшего Егора, и полная противоположность мужу, весёлая, острая на язык и спорая в работе молодайка.
Сегодня, в воскресенье, Дарья Семёновна хотела серьёзно поговорить с мужем. Как раз старшие дети уходят проведать сватов, а Василий к друзьям. Мать уж приметила, что стал плохо спать, шляется ночами, а днем глаз разодрать не может. Вот и хотела она, не боясь лишних ушей, обсудить этот вопрос с мужем.
— Петрусь, видать пора и Василия женить. Всё бегает, бегает по девкам, совсем от дома отбился.
— Может рано? Пусть ещё маленько погуляет. Хомут на шею успеет надеть, — хмыкнул Пётр.
— Петя, да как же рано? Ты посмотри, ночью- то уж дома и не ночует, шляется, поди, по девкам, как бы какая в подоле нам не принесла. Лучше уж самим присмотреть да и оженить парня. Точно тебе говорю, пора уж,
— Дааааа, — протянул Пётр, — то то я смотрю он в кузне мимо железяки частенько бить стал. А кого присмотрела? Девок на селе много, каждая рада за Ваську пойти, жених хоть куда. Весь в меня, — рассмеявшись добавил он.
— Иииии, да хто ж не знает, куда его черти носют! – из своего угла встряла в разговор бабка Агафья.
— Да вся деревня в курсях, Глашка Трофимова его привязала, а то кто ж.
— Мама, да Вы-то откуда знаете? – с удивлением глянул на мать Пётр.
— А ты, что ж сынок, думаешь мать старая да глупая ничего не видит да не слышит? И не надейся! – она стукнула об пол клюшкой и поджала губы:
— Поболе тебя знаю.
— Да, Пётр, ты знаешь, Глаша Трофимова. Девка смирная, работящая, здоровая, чем не сноха? Да и с лица неплоха. К тому ж, подружка Алёны нашей, стало быть поладят меж собой, — примирительно сказала Дарья.
— Ну, добро, добро, ежели Василию нравится, то так тому и быть.
Вскоре в доме у Ефимовых хлопотали две снохи.
Дарья недолго присматривалась к девушке.
Покладистая, чистоплотная Глаша быстро расположила к себе свекровь, старую бабушку и своей непоказной скромностью понравилась строгому свекру. А Василий как-то сразу возмужал, остепенился, только весёлые чертики в глазах выдавали его неугомонную натуру.
Незаметно пришла весна. Зацвели сады, и прибавилось работы каждому. Даже бабке Агафье пришлось пасти около речки гусей. А в выходные и праздничные дни вся семья собиралась в беседке за большим столом.
— Алёна, дочка, растапливай самовар, — поторопила Дарья начинающую полнеть сноху, вышедшую из сарая с лукошком яиц. У Егора с Алёной уже ожидалось пополнение.
По летней кухне, вырываясь на улицу, тянулся вкусный запах свежей выпечки, а Дарья Семеновна, раскрасневшаяся от жара, ловко вытаскивала из печи противни с пирогами. А начинка – то вся разная, на любой вкус, какие с мясом, какие с капустой, и сладенькие, фруктовые, все пироги духовитые, пышные да мягкие. Недаром председатель только Дарье Семёновне доверил печь колхозный хлеб в пекарне.
Глаша помогала свекрови готовить выпечку, а сейчас смачивала верхнюю корочку пирогов холодной водой и тут же укрывала их тёплым полотенечком, чтоб дошли и были мягкими. Пирогом с фасолью она сразу угостила старушку, которая их очень любила.
На самоварную трубу уже давно надели сапог, и вода закипела. Накануне снохи насобирали в лесу шишек, так что пропитанный сосновым дымком, чай со свежими пирогами был необычайно вкусным.
Семья, разомлев от вкусной еды, свежего воздуха и желанного отдыха, не торопилась расходиться.
Казалось, ничто не может нарушить эту спокойную, размеренную жизнь.
Увы, у провидения свои планы на все. Оно вышивает узор судеб согласно своим задумкам, стежок, стежок, крутой поворот. Прямой и ровной дорожки в жизни не выпадает никому.
Так получилось и с Василием.
Июль наливался жаром и духотой. Зрели в садах плоды и ягоды. Душистой волной наплывал аромат пряных трав со степи, остро пахло чабрецом и скошенной травой, а в воздухе разносился стрекот цикад. Все вокруг пело разными голосами, звенело, жужжало, а дух стоял такой, что впору воздух ложками хлебать.
Косари, среди которых был и Василий, собрали сено в стога, приготовляя его к вывозу, и отдыхали кто где какое местечко себе нашёл
Васька, вытерев пот полотенцем и напившись узвара, улегся у стога, глядя в высокое голубое небо и наслаждаясь отдыхом. Тут сбоку кто – то зашебуршал, завозился, завздыхал. Васька перекатился на ту сторону и….потерял голову.
На сене, расстегнув то ли от жары, то ли специально кофточку, лежала хорошо известная среди мужиков Шурка.
Жила она одна, муж бросил её, когда застал с соседом, но она не переживала по этому поводу. Мужского внимания ей хватало с лихвой.
Щеки её разрумянились, а на красных влажных губах появилась улыбка.
— Ой, Васенька, а я и не знала, что ты тут! — она лукаво улыбаясь, шевельнула белой упругой грудью и медленно стала застегивать пуговки, которые никак не хотели застегиваться, и грудь то и дело выглядывала из разреза кофтенки. Потом, изогнувшись, потянулась всем телом:
— Хорошо- то как, Вася!
Как во сне, Васька придвинул Шурку за талию поближе к себе, проверяя её реакцию, но она только жмурилась и изгибалась, как кошка. Все звуки исчезли, и дальше он ощущал только её горячее, мягкое тело, полные груди и влажные губы.
Уже потом, очнувшись, и, уходя на другую сторону стожка, только и сказал:
— Ну и с*чка же ты.
Вслед ему раздался беззаботный звонкий смех Шурки.
С тех пор Васька и стал захаживать к ней. Дождавшись, когда Глаша уснёт, нырял в раскрытое окно и возвращался под утро. И ничего не мог с собой поделать. Любил свою молодую жену, но не мог сопротивляться тому запретно – греховному, что умела опытная в таких делах Шурка.
Глаша, конечно, заметила периодические исчезновения мужа и быстро поняла в чем дело, но не знала, что теперь делать и как ей поступить, да и чувствовала себя в последнее время неважно.
От всех этих переживаний она похудела, личико заострилось, а тоненькая фигурка стала ещё тоньше. Радость покинула её. Она истово работала, хваталась за все, что только нужно было делать.
Она все чаще стала уходить в сад, сидела там одна и о чем-то думала. Однажды она вдруг почувствовала дурноту, потеряла сознание и очнулась от осторожного похлопывания по щекам и старческого бормотания бабки Агафьи:
— Ну, вот и хорошо, вот и славно. Общая кровь она мирит. Вишь как счастье подвалило, девки-то, одна за другой в тягости, правнуков, значит дождусь.
Она помогла Глаше встать:
— Ты, девка, не переживай, Васька — он парень хороший, запутался маненько, дурость в штанах играет, но мы его поправим, не боись.
— Бабушка, не надо, вы только Васе ничего не говорите, — тихо сказала девушка. – Не хочу, чтоб он со мной был только из-за ребёнка.
— Ладно, ладно, пойдём в дом, а там поглядим, кому что сказать, — бабка, сердито стуча клюшкой, пошла вперед.
Новое доселе неведомое Глаше чувство охватило её и вытеснило все плохие мысли. Счастью её не было предела. У неё будет сын, обязательно сын, похожий на Васеньку. И они будут счастливы. Откуда пришла эта уверенность невозможно было понять, но она была, Глаша чувствовала её каждой клеточкой своего тела.
А в это время в летней кухне бабка долго шепталась с Дарьей Семеновной. Та вышла рассерженная и красная от злости.
— Я им, паразитам, задам, как следует! – только и сказала она.
Сбросив фартук, Дарья Семёновна решительно открыла калитку и направилась к дому Шурки. Не долго думая, бабка Агафья заспешила за нею.
— Есть кто дома? – позвала Дарья, открывая калитку.
— А то как же! – из дома вышла полноватая молодая женщина, на ходу поправляя платок.
Дарья громко и сердито сказала:
— Здравствуй, Шура! Вот поговорить с тобой пришла.
— А что ж не поговорить – то, это завсегда можно. Только вот не о чем нам с вами разговоры разговаривать.
— А я думаю, что есть. Ты что творишь, а?! Зачем мужиков приваживаешь? А Василий наш тебе зачем нужен? Совсем совесть потеряла? Добром тебя прошу, отстань от него, человек он семейный, дите вон скоро будет.
Шурка вскинулась:
— Ничего я его не приваживаю, сам ходит. Знать дом-то не держит, остренького захотелось. А вы, старые кочережки, пошли вон отсюда и чтоб ноги вашей здесь больше не было. Живу, как хочу. Ишь, нашлись указальщицы.
Она громко засмеялась, не подозревая, что этим делает себе только хуже.
Ещё никто и никогда так не унижал Дарью Семеновну и не обращался с нею так пренебрежительно. Она буквально онемела, и тут её накрыло, с нею случился один из тех редких приступов ярости, о которых знал только её Петрусь, то бишь Пётр Евсеевич, который испробовал на себе силу её маленьких, но крепких кулаков, когда, бывало, по молодости, хлебнет лишку да притащится домой поутру.
Не помня себя от ярости, Дарья Семёновна кинулась на ничего такого не подозревавшую Шурку и с разбега, сбросив с ее головы платок, ухватила за волосы, таская и мотая ту в разные стороны.
А когда Шурка поворачивалась пышным задом к бабке Агафье, та своей довольно – таки увесистой клюшкой успевала отвесить ей полноценного леща, от которого та аж подпрыгивала:
— А вот тебе! Накося, выкуси!
Шурка пыталась отпихнуть женщину, но та вцепилась намертво, как клещ, с одним только желанием – показать этой нахалке её место.
Наконец, Шурка оторвала от себя Дарью Семеновну, и с криком:
— Вот ненормальные! Нужен мне ваш Васька! Да заберите вы его к едреней Фене! — рванула в дом, не забыв накинуть на дверь крючок.
Дарья Семёновна яростно потянула дверь на себя, потом ещё раз, но крючок держал крепко. Тогда, погрозив кулаком в сторону дома, она крикнула:
— Запомни мои слова, не то хуже будет, ты меня теперича знаешь! – и, все ещё полыхая от негодования и злости, пошла со двора.
— Мама, пойдёмте уже! — позвала она свекровь.
— Щас, доня, щас, — заторопилась Агафья и поставила точку в этом бесплатном концерте, который с большим интересом наблюдали из – за забора соседи. Она подошла к окну и клюшкой стукнула в него, потом в другое. Посыпались стекла.
— Вот тебе, шалава иерихонская! — и засеменила следом за снохой.
Ошалевшая Шурка аж перекрестилась, наблюдая, как Дарья и следом бабка вышли со двора.
А ничего не подозревающий Василий шагал вместе с отцом и братом из кузни, предвкушая вкусный ужин в виде большого ломтя хлеба и наваристого борща со шматком сала и чесноком.
Едва мужики вошли во двор, как сразу почуяли, что пахнет грозой. Алёна, переваливаясь как уточка, накрывала на стол и молчала, что было на неё совсем не похоже. Ей помогала Глаша, закрывшая почти все лицо платком. Дарья Семёновна сердито гремела горшками в летней кухне, а бабка сидела на табуретке лицом к калитке и явно ждала их прихода.
И надо ж было именно Ваське сунуться к матери с вопросом:
— Мамань, а что случилось — то?
Дарья Семёновна, уперев руки в бока, пошла на сына:
— Что случилось? Ты не знаешь, что случилось! Ах, ты ж кобель! Дите ж скоро у тебя будет! А ты что творишь?! Нужна тебе та Шурка?! Нужна?! Нужна?!
Она схватила полотенце и начала стегать сына по голове, лицу, подставленным рукам, которыми Васька защищался от ударов.
Тут подскочила бабка и сзади огрела Василия клюшкой, попав прямо по голове, потом по плечам, по спине:
— Иииирод, ты что творишь — то? Отродясь в нашей семье такого позору не было! Вот тебе, вот!
Василий, детинушка под два метра ростом, оторопел, во – первых, от новости о ребенке, а во – вторых, от такого неожиданного оборота, и, не сопротивляясь, прикрывая лицо и голову руками, согнулся вдвое, чтоб ненароком не задеть разбушевавшуюся мать и бабку.
— Бабы, вы что, посдурели сегодня?
– Пётр Евсеевич схватил отбивавшуюся от него жену на руки и отнёс в летнюю кухню, на ходу пытаясь выяснить, что же случилось.
А Егор, оттеснив бабку Агафью, которая была в два раза меньше его, забрал у неё клюку и усадил на стул.
Васька, воспользовавшись тем, что наступила передышка, сиганул в сад и пропал в дальних кустах.
Наконец, все немного успокоились, молча поели. Вечер прошёл в гнетущем молчании, а тут и спать пора укладываться.
Скоро в доме кузнеца все затихло. Мирно сопела бабка Агафья на своей перине, Пётр с Дарьей, умаявшись за день, тоже уснули быстро. Только из светелки Егора и Алёны долго доносились смешки и перешептыванья, но, наконец, и там наступила тишина.
А в это время на задках огорода, в зарослях старых кустов смородины, Василий зализывал раны.
— Ох, и тяжёлая рука у бабки, даром, что старая, — думал он, трогая голову, на которой вскочила – таки большущая шишка. Побаливали и плечи, по которым прошлась бабкина клюшка.
Но Васька не держал зла ни на мать, ни на бабушку, знал, что виноват.
— Эх, дите ведь будет, что ж я так – то не по – людски?! А Глаша как же, как же она, бедная? Простит ли? Эх, чтоб я ещё раз…! – он осенил себя широким крестом и тут услышал тихий шепот:
— Вася, Васенька, ты здеся?
— Глаша! Тута я.
— А я тебе борщика принесла, тёплый ещё. Ты ж не евши, а уж ночь.
Василий шумно вздохнул, обнял Глашу и принялся за борщ.
Потом они забрались на сеновал и долго шептались о чем – то своём. Уснули уже под утро, когда солнце только – только выбросило свои первые лучи на посветлевшее небо.
Много лет душа в душу прожили Василий и Глафира. За первым сынком ещё ребятишек народили, а потом и правнуков дождались. И до конца жизни добрым словом поминали и матушку, Дарью Семёновну, и бабку, Агафью Тихоновну...
Автор: Наталия Фурса
