— Мам, а мне сегодня снова война снилась, — девятилетняя Кира сидела за за столом и завтракала, собираясь в школу, — Как будто я солдат и мы идём через лес. А кругом так темно и сыро, холодно, и мне так есть хочется, а нечего. Спереди враг наступает и командир отдал приказ — только вперёд.
— Ой, ну сколько можно, Кира? Опять война? — мама поморщилась, словно у неё заболела вдруг голова, — Ну что ты можешь знать о войне, чтобы она тебе снилась, ну скажи? Может фильм какой по телевизору посмотрела, вот и втемяшила себе в голову. Сейчас как раз к празднику по всем каналам крутят военное кино.
— Мам, ты же знаешь, мне она всегда снится, а не только сейчас, — попыталась возразить Кира.
— Ой, — мама раздражённо махнула рукой, — Не болтай ерунды. Доедай кашу побыстрее и выходим, мне на работу пора, а тебе в школу. Опоздаешь вот на урок.
— Я никогда не опаздываю, мам, и учусь на пятёрки, — тихо сказала Кира.
Так обидно, ну почему родители ей никогда не верят, когда она рассказывает им про эти сны? Папа только смеётся и отмахивается, а мама вообще раздражается, словно она о чём-то плохом говорит. Но разве это плохое? Это ведь наша память, наша гордость, наша великая слава!
Эти сны Кира видела столько, сколько помнила себя. Она настолько привыкла к ним, что не удивлялась, когда во сне ей снилось продолжение вчерашнего сна. Только там она была не Кирой. Она была солдатом и звали её Алексеем. Алёшкой. Потому что была она совсем молоденьким пареньком и однополчане звали её именно так. Светлые вихры цвета спелой пшеницы, задорно торчащий курносый нос, густо усыпанный веснушками, словно солнце расцеловало его и щедро плеснуло на него полную пригоршню рыжих крапинок, голубые как небушко глаза и красивые, по-детски ещё пухлые, губы, почти всегда растянутые в широкой улыбке.
— Алёшка, мать твою за ногу! — кричал усатый командир Степан Иваныч, — Ты чего там опять васильки нюхаешь? А ну марш к оружию, скоро выходим!
Алёшка вздыхал и опускал на траву божью коровку, что ползла по рукаву его гимнастёрки и бежал за командиром:
— Ну, ползи, ползи, жучок, смотри-ка, солнце уже по-весеннему совсем печёт. А скоро и лето наступит, вот где радость!
Позади была осень с размытыми дорогами, промозглой сыростью и вечно мокрыми ногами, морозная зима с бесконечными атаками и отступлениями, выпадами вперёд и назад, с потерями и победами, с радостями и горестями, с обмороженными пальцами и голодом. Да, брат, война, это тебе не дома, в деревне, на печи сидеть да пирожки мамкины с парным молочком уплетать, тут тебе каждый день новый поворот — и не знаешь чего ждать завтра. Так и живёшь, от атаки к атаке, и постепенно перестаёшь бояться самого страшного страха человеческого. Какого страха, спрашиваешь? Так её самой — с Косой которая.
У, она здесь всегда рядом кружит, ходит, бродит меж рядами солдат, вглядывается в лица, выбирает. Кому завтра черёд придёт, значится. А после боя снова колобродит промеж бойцами, что остались лежать там, на сожжённой, вытоптанной земле и плачет. Почему плачет, говоришь? А ты думаешь, что, Смерть-то она без сердца что ли? Нет, брат, она такая же, как мы, тоже под Богом ходит. Вот скажет ей Господь кому срок пришёл, над тем она и махнёт косой-то своей. А после сидит долго и самокруточку курит, думает о том, чего никогда нам не понять. О том, что один Бог только и ведает. Так-то…
Алёшку призвали в ряды Советской армии осенью сорокового года, а в июне сорок первого война началась… Поначалу и не страшно было, а вроде даже как весело что ли — горячая отвага горела в груди, кипела удалая к р о в ь, думали вот размажем сейчас врага, покажем ему, супостату, силушку русскую, богатырскую, прогоним с земли родимой! Да только к концу первого года поубавилось пылу-то. Не всё так легко на деле оказалось. Неравными были силы. Наступал змей проклятый. Бились наши бойцы не на жизнь, а на смерть за города и деревни родные, что остались там, за их спиной, за избы и хаты белёные, в которых ждали их домой родные — матери и жёны, ребятишки малые…
***
Кира проснулась с улыбкой. На руке она всё ещё чувствовала лёгкое щекочущее чувство, это божья коровка всё ещё шевелила лапками и бежала по ладони Алёшки. Кира научилась никому не рассказывать о своих снах. А зачем? Всё равно не верят, да ещё и ругаются, мол, не выдумывай ерунды, ступай лучше в огород, грядки прополи с морковью. А сны всё снились. В них были переправы через реки, окопы и взрывы, были тихие редкие вечера, когда слышно было, как потихоньку начинают петь в роще птицы, испуганные боями и шумом, и в такие минуты бойцы отдыхали недолго, иные писали письма, что уносила затем полевая почта, иные просто молчали, вспоминая родной дом, иные дремали.
Недавно Алёшка получил ранение. Хорошо хоть несерьёзное, ногу зацепило осколком. Но всё равно больно. Кира даже во сне почувствовала эту боль, а каково же было Алёшке наяву? Кира настолько привыкла к тому, что по ночам она становилась солдатом Алёшкой, что он казался ей совсем настоящим, а не образом из её снов. Он был ей словно друг. Словно старший брат, о котором она всегда мечтала. Просыпаясь, Кира всё ещё вдыхала запах гари или сырой земли окопов, слышала крики однополчан или грелась у печурки в тёмной землянке. Иногда Алёшка надолго пропадал и тогда Кира даже начинала волноваться за него — всё ли у него в порядке? Но потом ей снова снилось, что она Алёшка, и девочка успокаивалась. Значит жив солдат.
От тех ли снов или ещё от чего, но Кира всегда очень остро воспринимала всё, что касалось Великой Отечественной Войны. Были ли то песни военных лет — строгие, простые, горькие. Был ли то салют в День Победы. Были ли то глаза ветеранов, которых приглашали к ним в школу перед Праздником 9 Мая, чтобы они рассказали подрастающему поколению о войне. Всё, абсолютно всё, отзывалось в сердце Киры такой глубокой болью, такой невероятной душевной потугой, что она не могла сдержать слёз. Она плакала, слушая концерт в честь Дня Победы, она плакала, вручая алые пахучие гвоздички пожилому ветерану-солдату, она плакала, просто думая о том, что претерпели эти люди, её предки, что пережили они, как выстояли, какой ценой живёт она теперь на этой земле.
***
— Да что ты воешь, как ненормальная? — одёрнула однажды Киру мать, когда та смотрела по телевизору праздничный концерт, а рыдания душили её так, что ей было тяжело дышать. Она не плакала вслух, зная, что её будут ругать. Она привыкла скрывать свои эмоции, когда они касались темы войны, но худенькие плечики её беззвучно вздрагивали от слёз, и это не укрылось от внимания матери.
— Подружки твои вон на улице бегают, а ты сидишь тут и воешь, как по покойнику! — продолжила мать, — Иди лучше погуляй. Что за бзик у ребёнка, хоть к врачу веди.
Мать хмыкнула и выключила телевизор.
Кира накинула кофточку и вышла во двор. Играть с подружками ей не хотелось. Ей было больно. Причём не за себя, а за тех, чью память родители не хотели чтить. Хотя нет, они с уважением относились к ветеранам, но вот именно её сны и отношение к войне, считали блажью.
Кира присела на скамейку и принялась теребить хрупкий зелёный листочек, ещё пахучий и клейкий. Она думала об Алёшке. Сегодня День Победы. Где встретил его Алёшка в том далёком сорок пятом? Вернулся ли он домой? Дождалась ли его мама, которой он писал такие добрые, полные любви письма? Кире хотелось верить, что дождалась. Что Алёшка вернулся домой, женился, у него родилось пятеро ребятишек и жил он долго и счастливо. А может и сейчас живёт и вот так же приходит к ребятам в школу, чтобы рассказать о дорогах войны.
Алёшка
— Вот бы узнать, где он живёт, познакомиться с ним, — мечтала Кира, — Я бы его любила, как дедушку. Приезжала бы в гости. Рассказала бы ему о своих снах. Он уж точно мне бы поверил. И сказал бы: «Внученька, откуда же ты про это узнала? Ведь это и правда было!» И гладил бы её по голове шершавой ладонью.
Кира просидела на скамейке до тех пор, пока майские тёплые сумерки не опустились на город. Внезапно с главной площади донеслись громкие хлопки и свист.
— Салют! — обрадовалась Кира.
Она забралась с ногами на скамейку и приложив к глазам руки посмотрела на горизонт. Отсюда хорошо видно салют.
Кира смотрела на золотые и красные шары, что распускались высоко в небе и шептала:
— Алёшка, ты ведь дожил до Победы, правда?
***
— Алёшка, — спросил его Петро, — А что, невеста-то у тебя осталась?
— Не-а, — вздохнул солдат, — А может оно и к лучшему, чем ждать да мучиться. Что ещё будет?
— Ничего, мы тебе тут невесту найдём, — улыбнулся Петро, — Видел черноглазую? Из госпиталя. Глаза, что черешня в моём саду. Как взглянет из-под белой своей косынки с красным крестом, так мурашки бегут. Познакомить?
— Не надо, — буркнул Алёшка, — Сам познакомлюсь, коль захочу.
— Ну, как знаешь, брат.
***
Шли годы. Кира росла, а сны становились реже. Но всё так же она была в них Алёшкой, что шёл по дорогам войны к Победе. Иногда сны повторялись и тогда Кира уже чётко знала, что произойдёт. Иногда продолжались в логическом порядке так, как если бы Кира смотрела сериал, сидя в зале кинотеатра.
Тем летним днём они с друзьями отправились купаться на речку. Было весело. Все хохотали и дурачились. Никто не заметил, как Кира попала в водоворот. Она пыталась выгрести, но уже не могла, её засасывало под воду с неумолимой скоростью. Она хотела закричать, но рот тут же наполнился водой и она поперхнулась. Когда ребята наконец заметили, что она тонет, то перепугались и предприняли безуспешные попытки вытащить её из воронки. Увидев, что ничего не получается, они опрометью кинулись за взрослыми.
Кира уходила под воду, где-то наверху, сквозь толщу воды, мутно светило солнце, а сознание покидало её. Как вдруг совсем рядом она увидела чьё-то лицо. Оно показалось ей знакомым, но голова уже плохо соображала. Внезапно могучая сила потянула её наверх и Кира потеряла сознание.
Очнулась она на берегу, на песке. Рядом стояли бледные, перепуганные ребята, а тётя Маша трясла Киру за плечи и кричала:
— Кира, Кирочка, очнись!
Кира повернулась на бок и её вытошнило мутной водой.
— Как же ты выбралась, Кира? — спросила дрожащим голосом Наташка.
Кира непонимающе посмотрела на подружку.
— Ну, ты же была уже на берегу, когда мы прибежали с тётей Машей?
Кира закрыла глаза и опустилась на песок. Она поняла, чьё лицо там, под водой, она видела. Это был Алёшка.
***
Прошли годы. Кира стала Кирой Владимировной, так её звали теперь её ученики. В прошлом году она вышла замуж и сны про Алёшку ей теперь почти не снились. Но она не забывала о нём никогда и всё так же надеялась, что её солдатик дошёл до Берлина и расписался на стенах рейхстага.
Она носила под сердцем первенца и уже совсем скоро ей пора было уходить в декрет, как однажды ночью ей вдруг снова приснилась война. Это был страшный сон. Вокруг рвалось и грохотало, ничего не было видно в тучах гари и земли, поднимавшейся в воздух от нескончаемых взрывов, крики, шум боя, небо и земля — всё смешалось воедино в этой адской мясорубке. Товарищи шли вперёд, и она, Алёшка, тоже бежала рядом с ними, бок о бок и кричала:
— Ур-р-ра!!
А лёгкие тут же забивались сажей и копотью, дымом и песком. Рвануло где-то рядом и внезапно живот пронзила дикая боль. Алёшка остановился. Все звуки стихли разом. Мимо него бежали однополчане и кричали:
— Вперёд! За Родину!
— А я уже добежал, значится, — подумал Алёшка, — Прощай, мама…
— Мама! — громко вскрикнул он о повалился на землю, зажимая руками о к р о в а в л енный живот. Невидящими глазами он смотрел в небо своей Родины, которая через три месяца уже станет свободной от вражьего ига. Только Алёшка этого уже никогда не узнает.
***
Кира проснулась, задыхаясь от слёз и дикой боли в животе.
— Максим! — разбудила она мужа, — Началось, кажется.
— Ты что, — перепугался не на шутку муж, — Ещё же рано. Семь месяцев всего.
— Скорую вызывай, — простонала Кира.
***
— Так, мамочка, роды преждевременные, и мы с вами должны постараться, чтобы всё прошло благополучно! Вы меня слышите? — пожилая врач строго смотрела на Киру поверх маски и говорила с нею спокойно и уверенно, — Всё будет хорошо, но вы должны слушаться нас и не истерить, договорились? Пока вы истерите, ребёнок страдает. Итак, начали. Тужимся, моя хорошая. Та-а-ак, а теперь отдыхаем. Дышим, дышим, не забываем. Поехали! Тужимся. Так, спокойнее, мягче, не жми так ребёнка. В пол силы. Давай, родная!
Силы покидали Киру и в эту минуту она чётко увидела стоящего рядом с родильным столом Алёшку в грязной солдатской форме и с вещмешком за спиной. Он улыбался, глядя на Киру.
— Откуда он здесь?
Она протянула ему руку.
— Я ухожу, Кира, — произнёс Алёшка, — А ты живи, живи. Мы ведь там умирали за то, чтобы вы жили. Живи и помни.
Алёшка
Родзал пронзил крик.
— Ребёнок. Её ребёнок, — дошло до Киры сквозь пелену.
— Ай да, мамочка, ай да молодец! — хвалила её врач, — И закричал-то сам. Всё будет хорошо.
Акушерка поднесла кроху к лицу Киры, уложила на грудь.
— Ну что, мамочка, знакомьтесь. Поздравляем! Сын у вас!
Кира смотрела на крохотные пальчики и плакала от счастья.
— Ну что вы, не надо плакать, — улыбнулась врач-неонатолог, — Всё хорошо, сейчас заберём взвешивать и обрабатывать вашего малыша, родился, конечно, раньше срока, но с ним всё в порядке. Побудете у нас немного и домой. Задышал сам, вон какой крикун, всё будет хорошо! Как сына-то назовёте?
— Алексеем, — выдохнула Кира, — Алёшкой.
И посмотрела за окно, где начиналось майское солнечное утро — День Победы.
Автор: Елена Воздвиженская
